Книга Прощённые долги - Инна Тронина

– Слушай, а как Мария Георгиевна на всё это среагировала? – с интересом спросил Грачёв. – Ты ей всё рассказал?

– Почти. Короче, она поняла. – Андрей покачал головой. – Вот это женщина, я преклоняюсь! Она уже привыкла к таким вещам – с дедом на Западной Украине случилось примерно то же самое. И она считает, что каждому мужчине желательно пройти сей скорбный путь. Её интересовало только, не было ли у меня страха – хотя бы в глубине души. А мне действительно страшно не было – хоть верь, хоть нет. До меня как будто только теперь всё дошло. Я боялся одного – действия препарата. Тут уж хоть святым будь, а можно заслабить.

– Уникальная мать у тебя! – восхищённо сказал Грачёв. – Моя бы как в обморок грохнулась, да так и не встала. Она и отцу запрещала про гестапо при ней вспоминать – сразу уши затыкала. Ну, ладно, Андрей, а как ты смываться думаешь? И когда?

– Завтра, в воскресенье. Денёк ещё полежу тут, дух переведу. А то в понедельник опять следак придёт, начнёт душу тянуть. Ожог обработали, температуру сбили. Руки? Ну и хрен с ними, заживут. Мою одежду Лика Горбовская забрала отсюда, чтобы матери передать.

Андрей вывернул кожицу граната и в один момент объел все зёрнышки. Косточки он деликатно сплёвывал в салфетку.

– Так что мне какое-то шмотьё позарез необходимо. Реши я эту проблему, ничто меня здесь не удержит. Я не имею права бросать все свои дела и лежать на обследовании, иначе нити оборвутся. Да, Севыч, как там начёт Норкиной конторы?

Грачёв в двух словах обрисовал ситуацию и сказал, что Горбовский распорядился освободить людей завтра к вечеру. Сейчас он по этому вопросу отчитывается перед генералом. С округом насчёт саперов договорились, хотя и не сразу. Не забыл Всеволод упомянуть и об украшениях пропавших женщин, найденных в сейфе на пепелище. Кроме того, он объяснил, как, по мнению Петренко, можно интерпретировать инициалы и номера, опоминающиеся в записях «Доктора-смерти».

Озирский, выслушав всё это, помрачнел:

– Тем более, надо смываться. Я обязательно должен быть там.

– Андрей, ну тебе же нельзя, в самом деле! – взмолился Всеволод. – Это же дальняя область, почти у финской границы. Туда на вертолёте только добраться можно. А с тобой только что такое произошло, что на всю жизнь хватит!..

– Севыч, кто старое помянет… – Озирский не на шутку взбесился. Он хотел сжать кулаки, но боль тут же напомнила о себе. – Подумай лучше, где раздобыть для меня одежду. Тогда я запросто сбегу через окно в уборной. А ты подгонишь к ограде машину, ладно? Очень тебя прошу!

– Погоди, дай сообразить! Я весь день сегодня хожу, как лунатик, ничего не соображаю. У всех выходной, а у нас…

Грачёв, не глядя, бросил кожуру от граната в ведро и попал. Ведро было в своём роде замечательное – большое, эмалированное, расписанное кривыми красными буквами и цифрами.

– Соображай! – разрешил Андрей, снова плавно, как лев, вытягиваясь поверх одеяла.

Всеволод решил, что пора сказать о Брагине. И тут же вспомнил, что в багажнике «Жигулей» остался его чемодан, который весь день катался по городу и теперь вернулся на Кировский. А что, если взять одежду оттуда?

– Между прочим, у меня в машине сидит не только Влад Вершинин… – загадочно сказал Грачёв.

– А кто ещё? Сашок приехал из санатория, что ли?

– Мимо! – заявил Всеволод. – Ладно, не будем терять время. Это Роман Брагин, и я поэтому хотел…

– Брагин?.. – Озирский секунду лежал неподвижно, а потом взвился, как сжатая до предела, а потом отпущенная пружина. – Ромка здесь? Чего ж ты молчишь, твою…

– Я даже тебе не позволю такое говорить! – Грачёв полоснул Озирского бешеным взглядом. – Без выражений мне, понял? Я тоже нервный, к тому же не спал двое суток. Хотел привести Брагина к тебе, на оставшееся время свидания. Он из брюк выскакивает, так хочет с тобой встретиться. Кстати, с ним я перешлю тебе одежду. У меня ведь чемодан лежит в багажнике, со шмотками. Повезло тебе, дураку. И я тоже не умнее, раз потакаю твоим прихотям.

– Севыч, да ты не дурак, а просто гений! – Андрей словно осветился изнутри зарницей. – А почему у тебя, позволь полюбопытствовать, с собой чемодан?

– Квартиру меняю, неужели не понятно? Ты ведь знаешь, что у нас в семье произошло.

– Петроградскую на Купчино? Не равноценный обмен, сразу говорю. Надо бы доплату потребовать.

– Да ну их, лишь бы Дашкину рожу не видеть! – Всеволод опять почувствовал резкую боль в голове. – Хватит об этом, у нас другие дела есть. В каком часу ты завтра хочешь вылезти из окна?

– Предположим, часов в пять. А до тех пор буду усиленно лечиться.

– Идёт, я буду ждать тебя здесь в семнадцать ноль-ноль. Но операцию мы, конечно, опоздаем, но всё равно успеем кое-что застать. Ребята Славы Мильяненкова там будут работать, скорее всего. Конечно, очень сложная задача, на целый день.

– Мильяненкова? Значит, Влад туда не поедет? – Озирский сполз с кровати и выглянул в окно. – Получается, Роман сейчас в Питере? Какими судьбами?

– А вы когда познакомились? – Всеволод уже собрался уходить и остановился у порога. О главном они с Андреем договорились.

– В январе. Незадолго до того, как Михаил погиб. Я же в Латвию ездил, куда сбежал один из компаньонов Мити Стеличека. Там нас обстреляли ночью, но меня, по счастью, не задело. Как раз Роман помог – вывел машину из-под огня. А ведь я только что после ранения в Ручьях оправился. Даже повязку еще не сняли. Даже для меня было бы слишком второй раз за месяц пулю получить. – Озирский подумал немного и заговорил снова. – Я не стану повторять заезженную историю о трудном детстве, но в Ромкином случае так и было. Белорусская семья жила в Смоленске. Отец раньше был крепким хозяином, но потом – дружки соблазнили. Наливал шары и бил всех троих – мать, Ромку и Варьку, его сестру. Нина Петровна терпела, была тихой и покорной женщиной. А дети – нет. Как-то Варька сказала: «Давай, кокнем батю! Мамку жалко». А Ромка предложил свой вариант: «Чести много – в колонию из-за него ехать! Лучше выпорем, публично». И он оказался прав – наказание соответствовало преступлению.

– Что, выпороли? – удивился Грачёв от порога.

– Естественно. Ромка тогда уже занимался самбо. Связали папаню, сняли штаны и при всех соседях, на крылечке, отстегали его же флотским ремнём. Он потом даже вешался в сарае от стыда, да верёвка оборвалась. Ромка ошибся, потому что дело всё-таки возбудили. Сел бы парень в семнадцать да и остался потом в «малине», но ему повезло со следователем. Тот сумел до Ромкиной души достучаться. Фронтовик был, а до этого в партизанском отряде воевал. Всякое в жизни видел, а потому по живому не резал. Тогда Брагин получил условный срок. Дерётся он страшно, тяжело – я видел. Подростком тоже не на скрипке играл. И избитые были на его совести, и ограбленные. Конечно, не один он этим занимался, и ответственность в компании делили поровну – как добычу. Но всё осталось в прошлом, и сейчас Ромке как профи нет цены. Он ведь развёлся в Смоленске с женой, и дочка там осталась. В поезде познакомился с русской рижанкой, перебрался к ней. Там вступил в ОМОН, а теперь не имеет ни дома, ни покоя. Шесть лет назад схоронил мать, а отец пока живой. В доме хроников сидит…