Книга Без лица - Хари Кунзру

— Джонни, — говорит Стар, — послушай…

Но Джонатан уже поднимается со стула:

— Что ты делаешь? Что ты делаешь с этим… с этим…

— Мальчик, если ты скажешь слово на букву «н», я тебя убью, — холодно говорит Свитс. — Ты не на английском чаепитии.

— Свитс! — кричит Стар. Потом кричит: — Джонни!

Джонатан направляется к двери, Стар — за ним:

— Джонни, подожди!

Он оборачивается.

— Я собиралась сказать тебе, Джонни. Я правда хотела. Я не знала, что он придет сюда.

— Что ты имеешь в виду — не знала? Он… он же черный, господи прости. Что ты с ним делаешь? Ты же не можешь… О боже… ты? И как… как давно?

— Порядочно.

— Не могу в это поверить. И… что скажет твой отец?

Стар вскидывает голову:

— Послушай, мне все равно, что скажет мой отец. И, честно говоря, если ты себя так будешь держать, мне будет все равно, что скажешь ты. Ах, Джонни, ты мне нравишься, ты же знаешь! Просто… ну, Свитс — он другой. Просто другой. Я не встречала никого похожего.

— Другой? По сравнению с кем? Со мной?

Стар с жалостью смотрит на него:

— Да, Джонни, с тобой. Ну пойми. Я знаю тебя. Знаю все. Глостершир, Чопхэм-Холл, Оксфорд… Ты очень мил, но ты в точности такой же, как все остальные. Делаешь то же, что и все, и говоришь то же, что и все. Если я останусь с тобой, мы в конце концов поженимся и будем жить в деревне, разведем лошадей, посадим розовый сад и будем бездельничать, вонять собачьей шерстью и выставлять себя на посмешище на приходском совете.

— Но разве это не то, что ты, англичанка, хочешь?

— Это то, чего хочешь ты. Ты — самый обычный человек из всех, кого я знаю, Джонни. И это прекрасно. Но не для меня. Тебе нравится соблюдать правила, быть типичным англичанином. Нравится, когда все в полном порядке. Я же хочу от этого избавиться. Меня душит необходимость делать то, для чего ты был рожден, — от рождения через свадьбу и до самой смерти, будто тебя поставили на рельсы. Я хочу настоящей страсти. Настоящей… Не понимаешь? Свитс, он… Джонатан, послушай, он вырос на улице. Он немало повидал в жизни. Он даже кого-то когда-то застрелил. И у него была ужасно, ужасно бедная семья. Все, что обычно бывает с неграми. Может быть, поэтому у них сохранилась душа.

— Но у меня тоже есть душа, — запинаясь, говорит Джонатан.

— Это другое, Джонни. У нас, англичан, душа — то, что заставляет ходить в церковь по воскресеньям. А души у нас нет. Свитс объяснил мне все. Про страдания. Как бы то ни было, у тебя этого не было и нет, а у Свитса есть.

— Черт побери, у меня это есть, — говорит Свитс, который встал рядом со Стар. Он кладет руку на ее обнаженное плечо. Джонатан, не отрываясь, смотрит на это: черная кожа касается белой, почти обжигает ее.

Подошедший управляющий скептически оглядывает Джонатана с ног до головы.

— Все в порядке, Свитс?

— Конечно, Жан. Никаких проблем.

— Хорошо. Когда закончишь с… э-э-э… личными делами, тебе не трудно будет присмотреть за Брик? Джексон сказал, что ему нужно позвонить.

— Конечно, Жан. Конечно.

— Стар, — в отчаянии произносит Джонатан, — ты должна выслушать меня. — Он снова переводит глаза на Свитса: — Вы можете оставить нас на минуту?

— Иди, Свитс, — говорит Стар. — Все будет хорошо.

— О’кей, детка. — Он неторопливо идет к оркестру и меняется местами с пианистом.

— Стар, что, если я скажу тебе, что ты не все обо мне знаешь?

— Не упрямься, Джонни. И не выдумывай ничего.

— Стар, послушай меня. Что, если я не тот, за кого себя выдаю? Если я тоже вырос на улице? Если я тоже все это делал?

— Я знаю, что твои родители жили в колониях. Допускаю, что иногда вам приходилось нелегко. Но это не считается. Разве это можно сравнивать…

— И я не это имею в виду. На самом деле мое имя — не Джонатан Бриджмен. Я даже не… Стар, ты могла бы любить меня чуть больше, если бы я был как Свитс?

— Но ведь ты не такой. Джонни, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я хочу сказать, если бы я не был настолько англичанином. Если бы я не был настолько белым.

— Но ты — белый, Джонни. И англичанин.

— Стар, послушай… Я люблю тебя, и, даже если я не настолько черен, как он, я чернее, чем ты думаешь. И у меня есть душа, Стар. Есть.

Стар качает головой:

— Нет у тебя души. Эти глупые выдумки ничего не изменят. Я уже приняла решение. Прости. Я не хотела причинять тебе боль. Я думаю, тебе лучше уйти. У Свитса вспыльчивый характер.

— Стар!..

— Пожалуйста, Джонни. Уходи.

Двигаясь, как в тумане, он разворачивается и выходит. За ним, пробиваясь сквозь дверь, плывет звук беспечного фортепьяно.

Выстроив всю свою жизнь, как лестницу с чем-то сияющим и белым наверху и липкой чернотой внизу, Джонатан находится теперь в состоянии коллапса. Он блуждает по Монмартру, не замечая окриков прохожих и предложений проституток, и едва способен отличить тротуар от сточной канавы.

Вот что происходит, когда границы нарушены. Черный пигмент проступает сквозь белую кожу, как чернила сквозь промокашку. И… Что дальше?

«Ты — самый английский англичанин из всех, кого я знаю». Хорошо сказано, правда? Он не может удержаться от смеха и хохочет. Он сгибается пополам, упираясь руками в колени, и втягивает воздух отрывистыми глотками. Люди шарахаются от него — какой-то сумасшедший голосит посреди улицы. Это почти смешно.

Он поднимает глаза, когда перед ним возникает великан в каракулевой папахе. От загнутых носов красных ботинок и до овчинной куртки, подпоясанной вокруг внушительной талии, он производит фантастическое впечатление.

— Кабаре, мсье? — говорит он. — Кабаре рюс?

Почему бы и нет. Джонатану все равно. Он входит и садится за столик с видом на шаткую сцену, где другие великаны приседают и выбрасывают в воздух ноги в красных ботинках — этнография идеальна. В чистом виде. Настоящие казаки. Это легко поймет за тридцать секунд даже самый тупой турист. Глоток ледяной водки. Второй. Мир снова приходит в движение. А что Стар? Он все сделал правильно, вылепил себя идеально. Он стал точной факсимильной копией подходящего ей мужчины — только для того, чтобы в конце пути его поджидал Свитс, черная рука на белом плече. Может быть, вернуться к какой-нибудь из прежних инкарнаций? Удастся ли ему натянуть на себя и обжить черноту Свитса, как еще одну кожу?

Казаки замирают. Оркестр играет медленный вальс. «Voulez-vous danser т’sieu?»[203]Искусственная блондинка, огромные печальные глаза подведены черным, впалые щеки повествуют о том, что — несмотря на тонкую, как бумажный лист, улыбку — она давно уже ничего не ела. Ее зовут Соня, и она готова принимать чаевые в конце каждого номера, если вам понравится. Они держатся друг за друга, как утопающие. Она говорит о своей семье, которая была богата до революции. Кто они? Белые русские. Он переспрашивает. Кто? Белые русские. Понимаешь? Нет, конечно. Ему смешно. Белые? Он снова безудержно хохочет, привалившись к колонне. Она делает знак вышибалам: нет, он не опасен. Не трогайте его. Сейчас успокоится. Просто истерика.