Книга Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка - Владимир Тимофеев

В начале апреля 43-го года капитулировали основные силы окруженных фашистов. Во главе сразу с двумя фельдмаршалами — Паулюсом и Манштейном. Потерявшими время на выполнение истеричных приказов своего бесноватого фюрера — держаться изо всех сил, превратить каждый населенный пункт в "последнюю крепость готов", ждать нового деблокирующего удара, надеяться на скорую помощь и "воздушный мост". И оказавшимися в итоге главными "козлами отпущения" постигшей германскую армию катастрофы.

Генералам Готу, Руоффу, Маккензену и Клейсту "повезло" больше. Первые двое погибли в боях, один — под Ростовом, второй — на Тамани. Третий — в авиакатстрофе, при попытке вывезти его на "большую землю". И лишь Эвальд фон Клейст, получивший фельдмаршальский жезл одновременно с Паулюсом, сумел-таки избежать плена и переправить в феврале остатки группы армий "А" через Керченский пролив в Крым. Впрочем, и этот полуостров оказался одной огромной ловушкой для двухсот с лишним тысяч солдат и офицеров Вермахта.

В конце апреля советские войска ворвались в Крым через Перекоп и Арабатскую стрелку, высадив вдобавок десанты в Керчи и Евпатории. А 5 мая был освобожден Севастополь. Вот только самого Клейста там не оказалось. За месяц до штурма Сапун-горы фельдмаршал отправился на повышение — готовить в качестве командующего южной группы предстоящий в июле-августе контрудар по Криворожскому выступу.

* * *

Именно там, на южном фасе Криворожской дуги принял очередное боевое крещение лейтенант Винарский. Уже в качестве командира взвода и единственной из всей роты тридцатьчетверки, уцелевшей к концу сражения. Двухнедельной огненной мясорубки, более чем наполовину сократившей количество бронетехники в 1-й танковой армии Катукова.

Сегодня же, почти как тогда в августе 43-го, командир танка вновь остался один. Как перст. Последний из экипажа.

Марик умер в 98-м, Макарыч пережил бывшего стрелка-радиста ровно на четыре года. А летом 2011-го ушел из жизни и Гриша. Младший сержант Григорий Синицын, башнер, заряжающий. Конечно, родственники боевых товарищей не забывали ветерана. Время от времени радуя звонком или открыткой. Поздравляя с Днем Победы или с очередной годовщиной какого-нибудь памятного события. Но всё это было не то. Не то, чего хотелось пожилому танкисту. Ведь сам он семьей, увы, так и не обзавелся. Хотя и был женат. Дважды. И оба раза неудачно. Не сложилась, к сожалению, семейная жизнь у старого солдата. И что послужило тому причиной, сказать трудно. Правда, Евгений Захарович подозревал, что всему виной был тот самый листочек. Со стихами. Случайно найденный в кармане гимнастерки утром 19 сентября 1942-го года. Пожелтевший от времени, но всё так же терзающий душу неясной мечтой. Так и несбывшейся. Не сбывшейся в настоящем. Мечтой о девушке в синем берете. О той, которую так и не встретил на своем пути сержант автобронетанковых войск Евгений Винарский. Не встретил ту единственную, с которой смог бы разделить печали и радости, с которой смог бы продолжить род и которой смог бы отдать всё, что накопилось на сердце. Всё лучшее. Всё, что есть. Без остатка.

* * *

Три стакана на столе. Три простых граненых стакана. И каждый заполнен строго на треть. Каждый накрыт тонкой пластинкой черного хлеба. Ровно три, по числу друзей, так и не доживших до нынешней даты, ушедших за грань, туда, откуда не возвращаются. Так и не успевших сказать последнее слово. И поднять последний бокал. За тех, кто не с нами.

А сейчас… сейчас за них это сделает он. Их командир. Тот, кто остался.

…Свои шестьдесят грамм Евгений Захарович выпил одним разом, залпом, шумно выдохнув и утерев губы костяшками пальцев. Тепло, разлившееся по телу через пару секунд, слегка приглушило тоску. Во взгляде, но не в душе.

"Черт возьми, как же мне их всё-таки не хватает".

Не хватает, чтобы просто посидеть в тишине, вспоминая былое. Или песню какую спеть. Всем вместе. Или поспорить о чем. А еще жаль, что так и не смогли они прояснить один старый вопрос. Вопрос, который мучил Евгения Захаровича все эти годы. Все семьдесят с лишним лет, прошедшие со дня памятного боя под Сталинградом. Вопрос, не дававший покоя. Простой, но так и оставшийся без ответа.

"Что же всё-таки произошло с нами между падением танка в овраг и выездом из него? Ведь не могли же мы чинить оборванную гусеницу целых пять часов? Или даже шесть? Что-то же должно было случиться. Что-то очень важное, но почему-то забытое, вырванное из памяти, вычеркнутое из жизни. Кем вычеркнутое? И, главное, зачем? Почему?"

Увы, отвечать на этот вопрос теперь было некому. Почти некому…

…Четыре года назад в Нижнем, на похоронах Гриши Синицына, Евгений Захарович еще не успел ощутить щемящую пустоту, навалившуюся на него со смертью последнего фронтового друга. Осознание одиночества пришло позже, уже в Москве, на вокзале. И прямо оттуда он рванул сначала на Даниловское кладбище, потом на Долгопрудненское центральное. На первом покоился Кацнельсон, на втором — Макарыч. Больше часа общался старый танкист с каждым из боевых товарищей, рассказывал им о своем житье-бытье, выслушивал их незримые ответы. И отчего-то казалось, что грусть понемногу уходит, а изрядно потускневшая память неожиданно откликается на тихий призыв. Вновь пробуждая к жизни давно забытые эпизоды, наверное, самые лучшие и самые радостные на долгом веку солдата. Те, в которых друзья опять вместе. Одним боевым экипажем. Молодые, веселые, счастливые. Живые. Увы, всё это только казалось…

А сегодня Евгений Захарович на кладбище не пошел. Хотел, но так и не собрался. Точнее, не смог — устал. Утром вместе с другими собранными со всей Москвы ветеранами он "принимал" парад. Военный парад на Красной площади. Сидя на гостевой трибуне около Мавзолея, со слезами на глазах глядя на чеканящие шаг шеренги, на ползущие по брусчатке грозные боевые машины, на пролетающие над площадью самолеты. И вместе со всей страной гордясь спокойной и уверенной мощью. Силой армии, духом народа. Всех народов великой страны, раскинувшейся на одной шестой части суши. От Бреста до Владивостока. От Кушки до Земли Франца-Иосифа.

* * *

Отхлебнув чаю из фарфоровой чашки со сколотым краем, Евгений Захарович вновь посмотрел на три стоящих перед ним стакана. Три стакана, оставленные для ушедших друзей. И еще желтый тетрадный листок со стихами, написанными неизвестно кем и неизвестно когда. Воспоминания — единственное светлое пятно, что оставалось у старого солдата в этом несовершенном мире. То, что удерживало, что заставляло жить. Жить и пока еще надеяться.

Поднявшись со стула, бывший танкист подошел было к плите, собираясь снять с конфорки засвистевший чайник, но внезапно замер, остановленный каким-то неясным шумом, точнее, грохотом за стеной.

— Опа! Чего это там у Андрюхи случилось? — удивился Евгений Захарович, выключив газ и взявшись за потертую ручку двухлитровой посудинки с носиком, подаренной ему друзьями пять лет назад, на очередной юбилей.

…Андрей Николаевич Фомин, вот уже лет двадцать являющийся соседом Винарского по лестничной клетке, в целом был мужиком неплохим. Давным-давно переехав в Москву откуда-то с крайнего севера, он долгие годы трудился в одном "закрытом" институте, а затем, в начале двухтысячных, неожиданно подался в строительство. Решив, видимо, сменить сферу деятельности. И довольно быстро поднявшись по карьерной лестнице до должности главного инженера в большом строительном тресте.