Книга Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский

— Ес! — легко ответила Виктория. — Заходи хоть завтра вечером.

— Завтра не могу, занят. На той недельке разве.

И никаких душервательных выяснений отношений, как раньше, никакого напряга, никаких мучений после разговора. Видимо, Виктория моментально почувствовала, что Емельянов каким-то чудом превратился в социально ориентированного человека, и тут же это оценила.

Я помню, господа философы и товароведы, о седьмом пункте распорядка и знаю, что вы ждете его реализации.

Сейчас будет.

Звали ее, естественно, Оксана, была она, само собой, блондинка, приехала, нетрудно догадаться, из Украины, рост, конечно же, сто семьдесят, вес, будьте уверены, пятьдесят четыре, классика, стрип-шоу на дому, садо-мазо не предлагать.

Емельянов, сам поражаясь своей уверенности, встретил ее спокойно и радушно, как и полагается социально ориентированному человеку. Они немного поговорили на социально ориентированные темы, потом у них был деловитый, но и не без нежности, социально ориентированный секс, после чего они социально ориентированно расстались, чтобы социально ориентированно забыть друг друга на другой же день.

Но Емельянов не забыл.

Наоборот, вспоминал все чаще и чаще.

Потом бессонница, рассеянность, светлое уныние…

Он влюбился, господа философы и товароведы.

Вместо того, чтобы вызвать очередную Олесю, Лолиту или Снежану, он думал об этой девушке и не мог прогнать навязчивых мыслей.

Он сказался больным и не поехал в очередной Весьск к очередному Тырьеву. Он машинально сделал утром зарядку и лишь под холодным душем поймал себя на упущении. Он позвонил жене и три с половиной часа вынимал душу из нее и из себя, вспоминая счастливую прошлую жизнь и задавая бессмысленные вопросы, почему нельзя ее вернуть. Он однажды вечером протянул руку к журнальному столику и вместо газеты с телепрограммой наткнулся на пыльный том Тургенева с повестью «Ася», которую и прочел, не сходя с места, даже с непристойной какой-то жадностью — так уныло-мечтательный муж торопливо смотрит взятый у соседа порнофильм, чтобы успеть до прихода жены, ненавидящей разврат (понимая, что гад-муж с этими телками сравнивает ее, честную женщину, и делает вывод не в пользу ее духовных замечательных качеств, а в пользу их бездуховных, но гладких, бедер и ног, не считая остального).

И вот он позвонил Оксане.

Та никак не могла понять, с кем говорит.

Он назвал и метро, и улицу, и описал свою внешность. Она не вспомнила, но спросила:

— Хотите еще со мной отдохнуть?

— Да, — сказал Емельянов.

— Ладно, часам к десяти подъеду.

— А раньше?

— Не могу. Занята.

Емельянов догадался, чем она занята. И не находил себе место до ее приезда.

Это ее профессия, успокойся, уговаривал он себя.

Но — ревновал, мучился, страдал.

И встретил ее упреками, хоть и шутливыми.

Она отделалась тоже шутками. Взяла деньги вперед, по обычаю, чмокнула Емельянова в щеку, шмыгнула в ванную и тут же вышмыгнула и улеглась в приготовленную постель в милой, отчасти порочной, отчасти невинной, короче — социально ориентированной позе.

И тут-то Емельянов вместо того, чтобы заняться удовлетворением естественной потребности, закатил монолог на целый час. Он говорил о том, что занятия человека не могут не оставить неизгладимый след в его душе. Он говорил, что, однако, все поправимо, если человек того захочет. Он говорил, что самое правильное в жизни, когда один мужчина живет с одной женщиной во взаимной любви и понимании.

И т. п. Он сказал все то, что в его ситуации мог бы сказать любой потомственный интеллигент, о чем вы, господа философы, наверняка догадываетесь, а вам, господа товароведы, знать не надо: усложняет жизнь.

И в результате предложил Оксане выйти за него замуж.

Оксана выслушала все это, расчетливо глядя на Емельянова социально ориентированными глазами, и сказала, что замуж ей рано, а просто пожить с Емельяновым на определенной деловой основе она не прочь — мужчина он вежливый, без фокусов, ее устраивает.

И совсем снесло крышу у Емельянова. Вместо того, чтобы продолжить бизнес под руководством Пети Кантропа, а в свободное время бесхитростно тешиться красотой и молодостью Оксаны, он задумал образовать и воспитать ее. Водил в театры, показывал хорошее кино, читал вслух книги. Оксана была терпелива и послушна, высказывала удивительно верные мысли, что Емельянов принимал за умственный прогресс, а на самом деле было умением любой современной девушки идеально подстроиться под партнера (рассказывали про барышню с неполным средним образованием, которая за два месяца освоила основы квантовой механики — так нравился ей приютивший ее ученый и изобретатель, не бедный, конечно).

Однажды, с неохотой поехав-таки по очередному заданию Кантропа, Емельянов преждевременно вернулся и обнаружил в квартире пожилого человека, отвратительно голого. У того немедленно начался сердечный приступ, пришлось вызывать «скорую». Пока ждали ее, Емельянов на кухне (чтобы не тревожить больного) начал выяснять отношения с Оксаной.

Она не чувствовала себя виноватой:

— Почему мне не подработать, пока тебя нет? Тебе же лучше — не буду из тебя деньги тянуть, если свои имею!

Но Емельянов не успокоился, страдал, роптал, обвинял Оксану и т. п.

Ей это надоело, она сказала:

— Да ну тебя, дурак!

И ушла.

Ушел и Емельянов — в запой.

Это случалось с ним редко, раз в три-четыре года, но уж если случалось, то тяжело, громоздко, масштабно.

Выйдя из запоя, Емельянов обнаружил, что серебристую свою машину продал, а деньги продул легкой рукой, забредя случайно в казино, что здоровье придется теперь поправлять не меньше года, и без зарядки не обойтись, что Петя Кантроп не желает с ним больше иметь никакого дела.

И он — догадайтесь, что сделал?

Правильно, вздохнул с облегчением.

Мораль, с одной стороны, очевидна и давно выведена: «Не в свои сани не садись». Но особенность нашего времени именно в том, что многие люди свои родные сани считают не своими, ошибочными, не хотят смириться с их кармической безысходностью, а вот чужие сани как раз кажутся своими, по ошибке доставшимися другим людям. Вот мы и прыгаем из розвальней в кареты и наоборот, вот и становятся философы товароведами, а товароведы философами.

Но знаете, что я вам скажу?

Вы удивитесь, но я скажу: мне это, в общем-то нравится, хотя в этом нет ничего хорошего.

Мне не нравится только социальная ориентированность. Я ее просто ненавижу. Хотя и сознаю, что это остатки псевдоинтеллигентности. Каждому по вкусам его, вот какой мыслью надо успокоиться. Не судить, не рядить и не пытаться. Человек естественный, Homo naturalis, вот образец нашей эпохи. Хочется кому-то писать умные слова в книге — пусть (все равно никто не читает). Хочется кому-то в телевизоре лапать девушкину грудь с ее одобрения — пусть. Это весело.