Книга Крепость сомнения - Антон Уткин

Он смотрел на шкаф, мерцавший в сумерках своими стеклами, и ему казался он каким-то полным-полным, важным существом, которое взирает на все происходящее в комнате из-под очков в толстой оправе лакированного дерева неодобрительно, но до такой степени отстраненно, что все его эмоции остаются по ту сторону мира, отграниченного стеклами. А на него снаружи глазами окон, распустив локоны штор, смотрел вечер.

– Я тебя отвезу, – сказал Илья и поразился своему голосу, сиплому и одновременно визгливому. – Или можно вызвать такси.

– Да... Hет... Да, лучше такси.

Щелчок выключателя вернул предметам привычность. Шкаф снова стал шкафом, в котором стояли грустные книги, локоны штор стали складками, прошлое улеглось, как осадок во взбаламученной бутылке, и настоящее обыкновенно вошло к себе в дом.

Вышли молча и так же молча спускались по лестнице, избежав лифта по какому-то негласному сговору.

– Я еще пробуду в Москве неделю, – сказала она.

Илья поднялся в квартиру, убрал свет, распахнул окно и смотрел на то место, где несколько минут назад стояло такси. За домами, в провалах переулков, смутно шуршало Садовое кольцо. Теплый ветер залетал в створ окна широкими волнами. Ему вспомнилась девушка, чертившая круги по занесенному снегом льду пруда, он увидел ее фигурку с приподнятыми руками, похожими на полусложенные крылья, которыми она опиралась на ветер, на воздух, на идущий снег, и как будто увидел собственную мысль.

Надутый шкаф хранил загадочное молчание. Простыня еще источала этот новый, незнакомый, горький запах. Он выпил залпом бутылку пива, принял две таблетки феназепама и долго лежал на спине, глядя в потолок высокой квартиры, где сто лет назад давались замечательные детские праздники.

* * *

– И что теперь будет? – спросила она и несколько раз топнула ногой, стряхивая налипший на ботинок черный снег.

Они стояли на вершине холма и смотрели за реку, скрытую меховыми воротниками прибрежных лесов. Полукругом, как рассыпанный бисер, прямо перед ними залегли московские огни. Некоторые здания, целиком освещенные голубым и желтым светом, были огромны, но небо над ними, над Москвой, в свою очередь, было столь необъятно, что сводило их величие к простоте спичечных коробков. Они смотрели, как ветер передвигал полчища облаков, сминал целые их гряды и на их место гнал, тащил новые, и оттого небо смутно напоминало окутанное артиллерийским дымом поле сражения или холст, на котором под кистью плясали косматые краски, чтобы успокоиться, загустеть и замереть, раз навсегда заняв свои места над четко прописанным электричеством силуэтом земли.

– Да, что теперь будет? – проговорил он с непонятной смешанной интонацией, в которой можно было разобрать и иронию, и уверенность в том, что все будет не так уж страшно.

Рядом мерными ударами колокола благовестила церковь, и отзвуки, как круги на воде, расходились от колокольни и падали в темную низину, на черную голую лозу растущих там кустов. Вадим смотрел на церковь и вспоминал, как в детстве неутомимо искали подземный ход, который по легенде вел из нее на другую сторону Москвы-реки в особняк Нарышкиных. Церковь стояла без куполов, в пыльной коросте известки, как корабль, ржавеющий на берегу, от которого ушла вода, и они, перепачканные землей, забирались в гулкий, грохочущий трюм, а с темных сводов внимательные глаза наблюдали за ними и словно молили о помощи, словно заклинали что-то увидеть и понять, что не может быть сказано, и как немота этих глаз стояла в нем, как стоячая вода в осенних лужах, в колеях дороги.

У нее зазвонил телефон. Его тоскливое блеяние развеял ветер, и звуки, как дым, распустились в холодном воздухе.

– Да, маленький, я скоро буду, – сказала она в трубку. – Папа что делает?

– Уедем отсюда, – опять не то утвердительно, не то вопросительно сказал он, когда она спрятала трубку в карман пуховика.

Вадим чувствовал себя как человек, который шел по краю косогора, поскользнулся и стремительно свалился вниз, в мокрый овраг, и все это случилось настолько быстро, что еще не наступило даже время это понять.

Она повернулась, обняла его и прижалась щекой к его груди.

– Куда?

– Да появилась удивительная страна на Кавказе. Все по-русски говорят.

– А школа? – сказала она.

– Ну, – ответил он, – Денис там не пропадет. Зачем ему школа, если там все – академики. Будет у него академическое образование, да еще на свежем воздухе.

– Какие еще академики? – Она рассмеялась, снизу заглядывая ему в лицо.

Череда автомобильных фар полукружием огибала холмы с церковью, и такая же вереница огней тянулась по выпуклому мосту через реку, словно машины парчовыми нитями безостановочно сшивали расползающиеся куски города.

– Да ну, глупости, – сказал он сам себе, подбородком касаясь ее лба.

– Мне пора, – сказала она, вздыхая.

А он думал, какая большая жизнь, и даже если короткая, то все равно большая.

– Ты думаешь, это правильно?

– Что? – уточнила она.

– А ведь и в самом деле, – продолжил он вслух свои размышления, – шутки шутками, а может из этого что-то получиться. Мощный интеллект группирует вокруг себя явления. Все узнают, что голова ушла, и отправятся ее искать. Ну вот подумай: у кого учиться здесь, если все академики ушли? Туда. Начнут они там обрастать учениками, со всей России к ним потянется молодежь, потом возникнет инфраструктура, самоуправление – обязательно. Потом три власти. А потом настигнут их все классические пороки человеческого общества. Но до этого еще далеко. И это время будет самым прекрасным!

«Какие они все-таки смешные, – подумала она, – мужчины. О чем вот они думают?»

* * *

Некоторое время после Тибета Марианна ощущала давно забытый подъем неопределенных, но радостных чувств и каждый день просыпалась с предощущением чуда, которое караулит ее за дверью.

Планета людей казалась ей трогательным учреждением, помыслы их до такой степени простыми и понятными, что она, глядя на московскую толпу, позволила себе две-три снисходительные улыбки, все еще ощущая под собой досягаемую высоту Тибетского нагорья.

И в этот день, когда ей много пришлось поездить в центре, ей казалось, что счастье ходит с ней одними путями, и на этот раз разминуться с ним будет мудрено. Под счастьем она понимала встречу, которая раз и навсегда перевернула бы ее жизнь, наполнив ее пленительной отрадой. Она пристально и приветливо вглядывалась в каждое мужское лицо, попадавшееся ей навстречу, и если мужчина тоже задерживал на ней взгляд, она замирала от предвкушения и невольно шаг ее замедлялся. Но никто из них не сказал ей ни слова, и хотя в некоторых глазах она ясно читала восхищение, обладатели их соблюли приличия и в контакт не вступили. В маршрутном такси, в районе «Рижской», с ней вместе ехал какой-то парень с букетом алых тюльпанов, и, поглядывая на букет, Марианна представляла, куда везет и кому подарит он эти свежие, яркие цветы, и пока все это длилось, на лице ее блуждала неопределенная улыбка, смешавшая сожаление, недоверие, смущение от сознания собственной зависти и восхищенное понимание. И ей в голову пришла вдруг нелепая мысль, что вот сейчас он откажется от своего плана и протянет ей, Марианне, свое сокровище, и она, Марианна, благосклонно его примет. Но как и следовало ожидать, парень вышел у метро и целеустремленная толпа подхватила в свою стремнину и его, и выражение его любви.