Книга Спокойный хаос - Сандро Веронези

— А ты откуда знаешь, как было в восемьдесят шестом? Ты тогда был в Лондоне.

— Да об этом все только и говорят: «Как в восемьдесят шестом, как в восемьдесят шестом…» А что, правда, в восемьдесят шестом выпало много снега?

— Да уж, достаточно.

— Фантастично. Никто не работает.

— Могу себе представить. Тебе повезло.

— Да ладно. Может быть, завтра и у вас выпадет снег.

— Но здесь совсем другое дело. Я в смысле, что и тут все бывает парализовано из-за снегопада, но люди злые, как черти.

— Не понимаю, что еще тебя держит в Милане? Только ты один это знаешь.

— У меня здесь работа.

— О'кей. Но не вешай мне лапшу, пожалуйста, что ты не нашел бы работу в Риме. Послушай, у меня есть план: продай свои кукольный домик там, и купи здесь отличную квартиру на Гарбателле, к сожалению, здесь цены подскочили по сравнению с тем, что было десять лет назад, но все равно это один из самых недорогих районов Рима, не говоря уже о том, что он самый клевый. И мы будем жить по соседству.

— И все? Конец плана?

— Да.

— А как же работа?

— Будешь работать со мной. У меня появилась одна смутная идея открыть свою радиостанцию. Ты бы мог ею руководить.

— Признавайся, что эта смутная идея возникла у тебя только сейчас.

— Согласен. Но все равно это отличная идея. Радио «Барри». Хорошо звучит, правда?

— Да брось ты, на кой тебе радио сдалось?

— Музыка, общение, имидж? Я серьезно, Пьетро.

— А известно ли тебе, сколько нужно платить за радиочастоты?

— Послушай. Я очень богат. Даже не знаю, куда девать деньги. Чем больше я их трачу, тем больше их становится. Вполне возможно, что и на радио я заработаю.

— Если ты хочешь быть уверен, что не заработаешь на радио, тебе достаточно отказаться от рекламы.

— Прекрасно. Радио «Барри»: единственная радиостанция в мире, которая ничего не рекламирует. Ну что, ты согласен?

— Да.

— Когда начнем?

— В субботу, когда ты приедешь к нам.

— О, кстати, я не смогу к вам приехать. Этот конец недели мне, к сожалению, нужно провести в Лондоне.

— Очень жаль.

— Но в воскресенье на следующей неделе у меня пересадка в Мальпенсе[86], я задержусь, и мы могли бы пообедать вместе.

— В воскресенье на следующей неделе?

— Да. И с Клаудией, естественно. Как она?

— Хорошо. Но в то воскресенье не сможем мы. Мы едем на обед к папе.

— К папе? С какой это еще стати?

— Он нас пригласил.

— А-а. И как у него здоровье? Все хорошо?

— Да как тебе сказать. Несет всякую чушь. Шанталь говорит, что чувствует он себя хорошо, а я даже не знаю, что тебе и сказать, иногда мне кажется, что и она с ним вместе свихнулась.

— Вот видишь, я всегда тебе говорил, что из них двоих она чокнутая, а не он.

— Почему бы и тебе не пойти с нами?

— Куда?

— К папе. Ведь ты же будешь проездом в наших краях.

— Ты что шутишь, что ли?

— Послушай, он действительно плох. Позавчера по телефону он меня с тобой перепутал.

— Давай больше не будем об этом, прошу тебя.

— Да брось ты. Что он тебе такого сделал?

— Пьетро, пожалуйста.

— Он старый и больной. Говорит, что разговаривает с мамой, что он ее видит… А мне он сказал, что мама для нас запечет в духовке макароны, можешь себе представить? Как ты можешь быть таким жестоким?

— Это я-то жестокий? Двадцать лет назад ему на меня было насрать, и если бы я не вернулся домой, когда заболела мама, ему по-прежнему так и было бы насрать на меня, вот и все.

— Но потом вы все-таки помирились.

— Ни хрена мы с ним не помирились. Знаешь, что он мне сказал в тот день, когда мама умерла? Ее даже еще и в гроб не успели положить, а он, знаешь, что он мне тогда сказал?

— И что же он тебе такое сказал?

— Он сказал: «Ну вот, теперь в нашей семье два холостяка, ты да я». Ты это и называешь помирились.

— Ты же сам прекрасно знаешь, что с тактом у него напряженка. Вырвалось у него. Ляпнул такое сдуру.

— Ляпнул, говоришь? А то, что он сожительствует с медсестрой, которая ухаживала за мамой, это тоже ляп? Знаешь ли, к твоему сведению, он с ней шашни крутил, еще когда мама была жива.

— И что? Я тебя просто не понимаю. Он что, единственный изменял жене?

— Да о чем ты говоришь? Это в семьдесят лет, да еще и на глазах у жены, умирающей от рака? К тому же, с ее сиделкой. Но, к сожалению, ты прав, в мире полно мужиков, которые так поступают…

— А вот и неправда, что у нее на глазах, мама ничего об этом не знала.

— Ничего об этом не знала… Да как ты только можешь такое говорить? Не понимаю, как ты можешь поехать на обед к тем двум…?

— Нет. Это ты, как ты-то можешь до такой степени его ненавидеть? Ведь он же твой отец, черт подери.

— Вот именно, потому, что он был моим… Послушай, давай не будем больше об этом, ладно? Дерьмо! Как это так мы начали о нем говорить? Мы же с тобой договорились: о нем — ни слова, мы же это ясно заявили, твердо решили. Ты поступай как хочешь, а я буду делать, как я считаю нужным, только давай больше не будем об этом говорить, прошу тебя, пожалуйста.

— Ладно, ладно. Не будем об этом.

— …

— …

— Скажи лучше, та баба, что ты спас, объявилась? Хоть знак какой-нибудь она тебе подала, хоть позвонила-то она тебе, хоть спасибо она тебе сказала?..

— …

— Алло?!

— Да. Что ты там говорил?

— Я у тебя спросил, объявилась ли та баба, которую ты спас. Ведь они подружки с той, моей, я и подумал, что она должна была объявиться.

— А, нет. Еще нет.

— Что за люди, а? Ладно, созвонимся. Я пойду поиграю в снежки.

— Развлекайся.

— Пока, Пьетро.

— Пока.

* * *

— Да?

— Привет, Пьетро.

— Привет. Как дела?

— Хорошо. А у тебя?

— Хорошо. Есть новости?

— Да. Уже приехали.

— Кто?

— Боги.

— Какие боги?

— Боэссон и Штайнер.