Книга Рождение волшебницы. Книга 1. Клад - Валентин Маслюков

Золотинка обошла кормовую надстройку и носовую, все закутки и чуланчики, спустилась в трюм и снова поднялась.

– Тучка! – воззвала она прерывающимся голосом. – Тучка, ты где? Откликнись!

И наконец сдерживаемые с самого утра слезы хлынули – все сразу. Золотинка опустилась на что пришлось, на сундук, и разрыдалась.

* * *

Расставшись с Поплевой и потеряв Тучку, Золотинка оказалась в безвыходном одиночестве, тем более полном и безнадежном, что она не смела искать помощи и сторонилась людей. День за днем проводила она в мучительном бездействии, уповая, что обнаружится пропавший по какому-то недоразумению Тучка. А затем, разуверившись, обращала жгучее нетерпение на Поплеву – ничего, по-видимому, не следовало начинать, не дождавшись Поплевы.

Наконец она сбилась со счета дней – Тучка не давал о себе знать, ничего не слышно было и о Поплеве. От полного отчаяния спасал ее только насос: приходилось по нескольку часов кряду откачивать из рассевшегося трюма воду – Золотинка доводила себя до изнеможения, ладони ее от однообразного изо дня в день труда затвердели мозолями. Но тоскливое ощущение беды возвращалось, стоило только оставить рукоять насоса.

Как же могло статься, чтобы Поплева, впервые разлученный с близкими, не ощущал в своем далеке беспокойства? Что же он не спешит назад? Сколько ни всматривалась Золотинка в пустыню вод – паруса не было. И однажды, отчаявшись дождаться Поплеву, Золотинка осознала, что и Тучка погиб.

В конце первого осеннего месяца рюина или в самом начале листопада поздним холодным утром Золотинка оставила «Три рюмки» и полтора часа спустя посадила рыбницу на отлогую отмель городской гавани – так грубо, что и сама едва удержалась на ногах, когда большая лодка тяжело содрогнулась и всхрапнула по гальке. Оставалось только убрать паруса, завести причальный конец на вбитые выше по откосу сваи да запереть замок кормового чердака – все. Сняться в море можно было бы теперь только при новом приливе часов через десять, да и то если падет хороший ветер от севера, побережник, как рыбаки называли норд-вест. Но это мало уже занимало Золотинку; повесив ключ на шею, с той лихорадочной отвагой в душе, с какой бросила она тяжелую лодку на отмель, с отвагой отчаяния пустилась она в город.

Особняк Михи Луня, краснокирпичное здание с выложенными белым камнем углами, которое волшебник занимал во дни процветания и которое потом послужило тому же Михе ловушкой, – особняк стоял пуст. На стук отозвался сторож и вполне вразумительно отвечал, что господин Ананья покинул город уж две недели назад. И что ежели господин Ананья не увез с собой своих узников – кто ему запретит? – то, выходит, нужно искать узников в городской тюрьме. «На то и тюрьма», – наставительно заключил сторож. Из узкого оконца в покрытой огромными гвоздями двери разило водочным перегаром и луком. Одинокий глаз с той стороны поматывался и помаргивал, обнаруживая таким образом сугубую шаткость, которую сторож возмещал особенно твердым и старательным выговариванием слов.

В сыром переулке перед запертыми воротами тюрьмы, что были пробиты между сложенными из почерневшего песчаника башенками, томилась немногочисленная толпа. Золотинка доверилась толпе и тоже осталась ждать, но держалась в стороне, уклоняясь от разговоров. Когда ворота приотворились, сделалось общее беспокойное движение и явился тюремный смотритель.

Плешивый человек с подпущенным на пояс брюшком. Прикинув людей по головам, он пропустил родственников и друзей, которые принесли заточенным страдальцам кое-какое пропитание и перемену одежды, остальных посетителей остановил. Смотритель, несмотря на грубоватые повадки и отрывистую речь, дело, как видно, знал: он не держал толпу и малой доли часа. Кому ответил, кого впустил, кого отправил назад. Старушке сказал: умер – она заплакала. Так легко, беззвучно, жалкими мутными слезами, как если бы всегда была готова плакать и это ей ничего не стоило. Во всяком случае, смотритель ничуть не удивился, что старушка заплакала, и, сразу ее оставив, повернулся к Золотинке – стоило ей замешкать, он требовательно встряхнул тяжелой связкой ключей.

Девушка объяснила, кого ищет. И опять он ничуть не удивился, что эта молоденькая девица, потерявши ненадолго отлучившегося отца, рассчитывает отыскать его в тюрьме.

– Вчера… нет, постой, позавчера передан в суд в числе пятидесяти наиболее отъявленных курников. Осужден. От наказания плетями освобожден, потому как великокняжеский флот выходит в море.

– От наказания освобожден? – пролепетала Золотинка, ничего не успевая сообразить.

Смотритель нетерпеливо встряхнул ключами.

– Его зовут Тучка, – напомнила Золотинка, – он…

– Три локтя полторы пяди росту, черняв, скуласт, борода малая, волосы стрижены скобкой, нос толстоват, левая бровь на излом и гуще, лицо гладкое, темное.

– Тучка, – зачаровано подтвердила Золотинка. – Освобожден?

– Пять лет на ладьях великокняжеского флота. «Зяблик» или «Фазан».

– Что «Фазан»? – ахнула Золотинка.

– Ладья. Лучшая ладья флота. – Смотритель глянул на солнце. – Стало быть, часа четыре как в море.

Ринувшись в сторону гавани, Золотинка едва не сбила с ног старуху, пораженную горем до остолбенения, и бежала, не останавливаясь. Только платок с лица сорвала и подобрала подол. И она, задыхаясь разинутым ртом, успела еще бросить взгляд на «Фазана» и на «Зяблика» – две пары косо вставших крыльев на выходе из бухты. Под большими красивыми парусами ладьи великокняжеского флота делали десять-двенадцать узлов.

В порту Золотинка узнала, что флот будет действовать против зимних пиратских стоянок на Тифонских островах и, если не вернется к новому году, в студене, то тогда уже после зимних бурь, в месяце брезоворе или травене, к началу лета. «Фазан» и «Зяблик» ушли вдогонку к отправленным еще неделю назад судам.

…Дудка и бич надсмотрщиков. Гнилая капуста. Дурной сон на обледеневшей ходящей ходуном палубе. Узкое, тщедушное суденышко в открытом море… А что, как перевернется? Под такими-то парусами «Фазан», самая легкая на ходу ладья флота, перевернется на повороте стоит только передержать руль. И Тучка, прикованный к этому плавучему гробу цепью… Жутко захолонуло сердце, когда со всей живостью воображения Золотинка представила обреченность спутанного цепью невольника. Несколько лет назад такая вот ладья опрокинулась при входе в гавань. Там тоже были скованные попарно каторжники… И Тучка… рванется, барахтаясь в ледяной тьме, – и в душе – какой ужас…

Беспомощно комкая платок, сидела Золотинка на низко запавшем борту рыбницы, которая повалилась боком на осушенный отливом песок. Раз и другой девушка порывалась встать, словно бы вспомнив дело… И медленно потом садилась.

Здесь и нашла ее вдова Притыка: мокрые башмаки, толстые приспущенные чулки, чешуя на переднике, голые по локоть красные руки, вызывающе поставленные на бедра, – Золотинка подняла голову и узнала Притыку.

– Это что же, выходит, дочка, за сироту осталась? Экое ведь несчастье, – сказала вдова Притыка так просто и жалостливо, как могут говорить только люди, имеющие самое близкое, доверительное знакомство с горем-злосчастьем.