Книга Филумана - Валентин Шатилов

И правильно, давно пора перестать отпевать меня. Я всего-навсего собралась на побывку домой, к маме, и ни с кем не собираюсь прощаться на век!

Широко улыбнувшись утреннему солнцу, дробящемуся мириадами искорок в каплях парковой листвы, я громко продекламировала:

Одни только ивы!

С неба своих вершин

Еще проливают дождь!

– Это не ивы, а дубы, – поднял бровь Михаил.

– А это – стихи, – парировала я, – Японское трехстишие.

– Ах да, стихи! – кивнул Михаил с пониманием.

Насчет существования такого вида литературы, как стихи, я его тоже просветила.

У них тут по части искусств вообще не густо. Одни застольные песни. Да свадебные, которые те же застольные, только с добавлением некоторых терминов, характеризующих интимные стороны брачных отношений. В том мире, в который я направляюсь, эти выражения сочли бы неприличными, а некоторые даже матерными, а здесь это воспринималось не более как инструктаж – вещь по определению важная, особенно когда дается своевременно и в доступной форме.

Одета в экспедицию к родному дому я была просто – примерно так же, как и явилась в этот мир: брючный костюм, сшитый пугливой шагировской портнихой Меланьей, очень переживавшей, что вместо шитья подобающего для госпожи княгини женского платья она занимается невесть чем!… Не забыла я и о косынке для волос и перчатках – ведь впереди, за границей двух миров, меня ждет колючий терновник. Пока еще не видимый. С этой стороны (как, впрочем, и с той) та межпространственная калиточка, в которую я собиралась прошмыгнуть, совершенно не была заметна: каменная стена, окружающая парк князей Шатровых, казалась незыблемой и непреодолимой.

Наша маленькая прощальная процессия уже дотопала до нее по влажной песчаной дорожке, разрисованной пятнами желтого солнечного света, пробивающегося сквозь ветки, и мне захотелось еще раз – в последний разочек! – проверить: а вдруг Михаил все-таки сможет составить мне компанию в предстоящем походе?

Я повернулась к моему дорогому князю Квасурову и умоляюще попросила:

– Попробуй еще, а?

Мой супруг без возражений протянул руку и коснулся каменной кладки. Я разочарованно вздохнула.

Жаль– не удастся похвастаться мужем перед мамой… Впрочем, это, как видно, у нас, Шагировых, в роду! Мой батюшка Вениамин тоже ведь не смог провести свою жену, мою маму, через калитку между мирами. Так и не воссоединилась семья…

Я взяла из рук Ануфрия торбу с золотыми слитками, которую мы с Михаилом приготовили заранее, – мое приданое для закупок необходимых технологий с высокоразвитой Земли. Торба была тяжела и как-то очень уж обреченно оттягивала руку.

Зачем-то проверила завязки, подняла ее, чтобы перекинуть через плечо… И вдруг, бросив звякнувшую тяжесть на землю, кинулась Михаилу на шею, рыдая и целуя. Вот и вся моя княжеская выдержка, вот и хваленая радость сияющего утра!…

Впрочем, что касается поцелуев, то князь Квасуров тоже от меня не отставал. Плакать он все-таки не плакал, но смотрел очень грустно.

Впечатлительная Варька заголосила, и я поняла, что прощание затянулось, пожалуй, пора и честь знать.

Не без труда оторвавшись от Михаила, я перевела дух, вторично забрала у Ануфрия поднятую им торбу. Осторожно погрузила ладонь в каменную кладку ограды, проверяя – пропустит ли она меня. Никакого камня пальцы не встретили: там, где глаза видели монолит булыжников, рука шла в пустоту. Для меня калитка между мирами всегда была гостеприимно распахнута. Ну что ж…

Я оглянулась в последний раз на Михаила, стоявшего рядом с понурой компанией, махнула рукой:

– Пока! – и шагнула навстречу Земле.

* * *

Первое впечатление, что кто-то забыл включить свет.

Второй пришла спасительная мысль, что просто здесь еще ночь. Или уже. Почему бы и нет? Разве мне было обещано полное совпадение времени суток в двух мирах? Конечно, при путешествии с Земли совпадение было почти полным, но на то оно и совпадение, чтобы не повторяться.

Я немного постояла, ожидая, пока глаза привыкнут к ночи после яркого утреннего солнца другого мира. И, когда это произошло, обнаружила впереди собственную тень. Она пролегла передо мной длинной черной полосой, которая змеилась и ломалась на неровностях почвы. На буграх и ямах, на валунах и рытвинах. А сзади, совсем низко над горизонтом, с беззвездного неба на меня смотрел не отрываясь красный злобный взгляд маленькой тусклой луны. Только что покинутого мной мира, разумеется, не было видно.

– Привет, родина, – неуверенно произнесла я.

И по мере произнесения этих двух коротких словечек во мне крепло ощущение, что это приветствие обращено не по адресу.

Какая же это родина? Где знаменитый терновый куст, сквозь который я продиралась по пути туда и где должна была встретиться с его колючими сучьями на обратном пути? Откуда среди ровного поля невскопанного огорода тети Веры взялись эти буераки? Его что, внезапно перепахали – заодно с терновыми зарослями?

Глаза совсем привыкли к этому красному, как при проявке фотографий, фонарю над горизонтом, и я огляделась в поисках хоть каких-то знакомых ориентиров. И не обнаружила таковых.

Ни крыши хаты тети Веры, что треугольником возвышалась над ее садом, ни самого сада, ни окаймлявших его роскошных мальв. В состоянии, близком к панике, я обернулась в другую сторону – туда, где пенной волной должны были возвышаться меловые горы.

Гор не то чтобы совсем не было – нечтх>, созвучное моим воспоминаниям, бугрилось на горизонте, – но меловыми их никак нельзя было назвать. Белизной от их отрогов и не пахло. Скорее, они напоминали наплывы черного вулканического базальта.

Что-то клацнуло в тишине. И опять. И снова. Это принялись вытанцовывать чечетку мои зубы.

Зубов было жалко. Тем более что к их судорожной пляске немедленно присоединились колени и пальцы рук. Промедли я еще минуту – и все тело окажется охвачено этими пароксизмами животного ужаса, а я обнаружу себя валяющейся на неровностях здешней почвы и бьющейся в никому не нужной истерике. Поэтому я сделала единственно возможное – опрометью бросилась обратно. Прямо к мутно-красной луне, моля бога об одном – чтоб дырка между мирами, предательски завлекшая меня в эти неприглядные места, не успела сомкнуться за спиной и дала мне сбежать обратно – в яркое веселое утро, в объятия Михаила!

* * *

Хороша я, наверно, была, когда явилась обратно, выскочив, как сумасшедшая, прямо из стены парковой ограды! Всклокоченная, обезумевшая, с глазами, чуть ли не вылезающими из орбит.

Компания провожающих все еще пребывала перед местом моего отбытия, поэтому в искомых объятиях Михаила я оказалась немедленно и сразу же занялась привычным делом – рыданиями и поцелуями.