Книга Рискованное приключение - Джо Беверли

Форт бросил на него загадочный взгляд:

— Может быть, это послание. Как, по-твоему, чаша притягивает мячик или, наоборот, отталкивает? А резинка — что это: путы или путеводная нить?

Джек обеспокоенно посмотрел на него:

— Эти чертовы костоправы, случайно, не решили опробовать на тебе новое лекарство?

— Ничего подобного. — Форт отложил игрушку и взял в руки букет роз.

— Мне просто дали понять, что никто не потрудился украсить мою тюрьму цветами.

— Цветами? — Джек схватился за голову, забыв о своей элегантной прическе. — Послушай, дружище, может, нам позвать доктора… Где Дингвол?

— Я его уволил.

— Ну, в таком случае, — улыбнулся Джек, — ты в своем уме. Наконец,

— Вполне. Просто мне до чертиков скучно. Сыграл бы ты со мной в кости.

— Конечно, — согласился Джек, расслабившись. — Должно быть, вот так валяться целыми днями ужасно надоедает. — Он подтащил кресло Форта к маленькому столику, добавив:

— Вообще-то мы подумывали устроить вечеринку прямо здесь, если хочешь. Вино, девочки, карты по крупной.

— Отличная идея, если исключить женщин. Я к этому еще не готов и не имею ни малейшего желания смотреть, как вы будете выставлять себя дураками.

— О, конечно. — Джек смутился, и Форт понял, что тот объяснил его реакцию странным безразличием, которое Форт испытывал к женщинам последнее время.

Что тоже необходимо исправить.

Форт взял кость и бросил ее.

— Когда я совсем поправлюсь, то устрою грандиозную оргию в честь этого события.

Джек ухмыльнулся с явным облегчением:

— Вот это я понимаю! Чтобы чертям стало жарко.

На следующий день вскоре после завтрака прибыло послание в виде манускрипта на розовой бумаге, перевязанного серебряной ленточкой и украшенного гроздьями крошечных шелковых роз. В нем были стихи, написанные, должно быть, ее собственной рукой и не без изящества разрисованные цветами и птичками.

Букетику на груди лорда Уолгрейва.

Но почему цветам лишь честь такая —

К груди Уолгрейва льнуть душистой стаей?

О, отчего такое предпочтенье

Недолговечным детям гроз весенних?

Богам готова ревностно молиться,

Чтоб мне средь них безмолвно притаиться.

Я б не ждала, холодной, неподвижной,

Пока цветы поблекнут и свернутся листья.

Бродила б я, взбираясь и спускаясь,

По плоти трепетной, что подо мной вздымалась.

Кричала бы в восторге; аллилуйя!

И счет теряла поцелуям.

Форт рассмеялся, узнав слегка перефразированное стихотворение известного поэта, посвященное на самом деле даме. В оригинале странствие цветов ограничивалось ее грудью!

Он перечитал послание, чувствуя, как его плоть вздымается. Воистину несколько слов способны творить чудеса. Он бы не возражал, если бы Лизетт, то бишь Эльф, оказалась у него на груди, осыпая его дождем поцелуев…

Скомкав листок, он запустил бумажный шарик в противоположный конец комнаты.

Настоящая оса.

Эта женщина невыносима! И как все Маллораны, убеждена, что ее желание — закон.

Среда прошла без очередного назойливого подарка, и он решил, что спасен. Правда, был несколько разочарован, но отнес это на счет скуки.

Форт почти засыпал, когда вдруг послышалось пение.

Проклиная все на свете, он схватил костыли, доковылял до окна и украдкой выглянул из-за штор. Освещенная факелами группа — вполне в венецианском духе — живописно расположилась под окном. Музыканты были в плащах и масках, что по замыслу автора, видимо, должно напомнить ему Воксхолл и Лизетт.

Ему показалось, что он узнал голос певца. Это кастрат Джиолетто, ведущий тенор в опере. Ему аккомпанировали два гитариста и флейтист. Никого похожего на Эльф.

Проклятие, но песня задела его душу, несмотря на невыносимую чушь об отвергнутом любовнике, который тоскует и чахнет вдали от возлюбленной…

Наконец граф опомнился. Спотыкаясь, добрался до кровати, дернул шнур и приказал слугам разогнать этот кошачий концерт.

В четверг прибыла маленькая коробочка с великолепным перстнем с громадным топазом, на котором была выгравирована оса. Кольцо пришлось ему впору.

Он хранил мятый листок и поникшие розы. И ужасно не хотелось расставаться с последним подношением. Но, войдя в азарт, Форт положил кольцо назад в коробочку и потребовал перо и бумагу.

Его записка была предельно краткой: лорд Уолгрейв сожалеет, но не считает возможным принять столь ценный подарок.

Запечатав записку, он отправил ее вместе с коробочкой леди Эльфлед Маллоран в Маллоран-Хаус.

Не прошло и минуты после ухода лакея, как Форт понял, что совершил тактическую ошибку — фактически он признал ее существование. Более того, придавая значение подаркам, становится все более одержим ею.

Она, казалось, незримо присутствует в комнате, лишая его возможности здраво мыслить. Скрипнув зубами, он схватил палку и выбрался из проклятого кресла.

Доктор настоятельно советовал ему разрабатывать ногу, но непременно в присутствии лакея на тот случай, если нога подведет. К дьяволу! Превозмогая боль, Форт выбрался в коридор и двинулся к лестнице, ведущей во внешний мир.

К свободе.

Мокрый от пота, вцепившись в перила, граф остановился, чтобы перевести дыхание. Вот чего ему не хватает — внешнего мира.

Сейчас он распорядится, чтобы его доставили в портшезе в какой-нибудь клуб. А лучше — в парламент. Скучные бесконечные дебаты о работорговле заставят его по крайней мере перестать думать об Эльф и гадать, какой подарок будет следующим…

Как, однако, спуститься с лестницы, минимально повредив больную ногу? Есть же какие-то правила. Он попытался опереться на раненую ногу и, задохнувшись от боли, тут же отказался от этой мысли.

В дверь постучали, предоставив ему прекрасный предлог отложить испытание на завтра — его достоинство определенно пострадает, если графа застанут сползающим, как краб, с лестницы.

Уолгрейв собрался было вернуться к себе, но помедлил: вдруг это ему возвращают кольцо? Как выяснилось, прибыл курьер с документами из парламента. Форт поспешно ретировался в спальню, терзаемый болью в измученной ноге. Меньше всего ему хотелось, чтобы лакей застал его в таком виде.

Кое-как добравшись до своей комнаты, он рухнул в кресло. Впрочем, ему следует серьезно изучить документы. Это поможет ему отвлечься. Более того, граф намерен восстановить честь семьи, пусть даже мало кому известно, насколько отец ее замарал.