Книга Ночная смена. Лагерь живых - Николай Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странно, но вид дыр в стене так на меня повлиял, что, когда мы спускаемся вниз, Николаич воздерживается от нравоучений.
— Близко прошло?
— А что, заметно?
— Еще как. Вы бы хоть отряхнулись. В пылище, как мельник. Да и мордасами побледнели. Голова не кружится?
— Ну да, близко. Не успели бы залечь — поймали бы. А с головой все в порядке.
— Ага, там же кость, чему болеть. Вроде — все. Негусто тут сил противника было.
— Что — две группы и все?
— Три. Одну на подступах «емельяненки» раскромсали.
— Какие «емельяненки»?
— Позывной у вертолетчиков «Емельяненко».
— Гм… А откуда вертолеты и кто это такой?
— Вертолеты — гвардполк под Приморском. А Емельяненко — что, действительно не знаете?
— Не знаю.
— Бои без правил. Чемпион. Красиво ведет бой, по-мужски. Бьет метко, противники потом не встают. Да и братан его — тоже кремень. Видно, командир вертолетчиков — поклонник.
— Ну да, видел, как БТР они уделали.
— Что за ребячество! Делать больше нечего — под прицелом в окно высовываться!
— Ну я не в окно — в дырку от пули…
— Глупость! А еще бы раз влепили?
— Не, они по Вовке уже стреляли.
— Вот же олухи царя небесного! Хороши! Счастье, что у людоедов за пулеметами неуч сидел…
— Николаич, честно, выводы мы сделали.
— Да уж, хотелось бы верить, — качает с сокрушенным видом головой Николаич.
Вовка возвращается расстроенный. Опять напускается на Сашу, его с трудом успокаивают. Решает все Серега, заявивший, что не факт, кто бы в кого попал — пулеметчик Вовкиного БТР или его противник.
— Парень божился, что попадет!
— Похоже, тебе девушкой бы родиться, Вовик, — иронично заявляет Серега.
— С чего это? — ерепенится Вовка.
— А клятвам веришь. Детский сад, штаны на лямках! С первой очереди поймать в проекции стрелка и водятла — это тебе не баранку крутить! Я и то бы клясться не стал на встречных-то курсах. А ты уши, похоже, развесил, как маленький. Честно слово.
— Все равно обидно!
— Что, все вдрызг?
— Ну не все. Но ремонта там до Евгении Марковны!
— Это кто такая? — покупается наивный Саша.
Вовка, несмотря на свой незначительный рост, ухитряется глянуть на более высокого Сашу сверху вниз:
— Это — Бенина мама!
— А Беня кто такой? — продолжает тупить Саша. Все невольно прыскают.
— Ну это эвфемизм называется. Типа елкина хвоста или ешкина кота, — пытаюсь я спасти положение.
Ребята начинают откровенно ржать. Напряжение боя отпустило, накатила расслабуха. Саша смущается.
— Ты б, Вовик, все ж поконкретнее. Мыть-то там много, это ясно, а по железу что?
— Двигло цело. А пулеметы гавкнулись. Патроны я, правда, помылил — вон в сумке.
— Не побоялся, что кто тяпнет?
— Рагу не кусается. А там — рагу. Кто мог — удрал.
— Охотнички, пойдем пройдемся, — заявляет пришедший с улицы сапер.
— А что?
— Арифметика. Было три группы. Одна попала вертолетам на зубы за заводом, в лесу. Вторая — вон стоит и лежит. А третью мы по дороге подловили, в пешем строю. Это что значит?
— Получается так, что тут где-то еще БТР стоит исправный и заправленный.
— И мы знаем — где.
— Язык рассказал?
— Ага. Полезный язычок попался.
— Это хорошо.
Наш язык, который Пендрила, начинает мычать и возить ногами по грязному полу. Мутабор заинтересованно смотрит на него, потом поднимает зубастую харю:
— Хессих! Фффреффя!
— Мины. Очистка, — спокойно отвечает сапер.
— Ххррня! — коронным словом опровергает морф, показывая свою дырявую лапу.
— Проблема, — так же невозмутимо парирует сапер, показывая свой целый сапожище.
Мутабор как-то съеживается и отворачивается.
— Так, тут кого оставляем?
— Этих двоих, доктора. Саша пусть тоже тут будет на связи. Лекарь ухитрился рацию раздавить.
— Интересно, как?
— Ну-у… умеючи можно и член сломать.
— Тоже верно. Тогда от нас — тоже язык и в усиление два человека. Все, двинули, а то обскачут.
Второй язык, тот, которого удалось взять из выбежавшей нам навстречу группы, старается забиться подальше от морфа. Его конвой, наше усиление, располагается у двери, недвусмысленно взяв на прицел вход — мало ли кто явится. Старший из них — седой грузный мужик глазами показывает Саше на морфа, держи его, дескать. Саша перемещает ствол автомата.
Морф этого не замечает. Он вытащил из-под пальто детские ручки и сидит, поглаживает их своими лапами. По-моему, он задумался, если можно такое сказать про эту страхолюдину. И то, как он поглаживает эти детские мертвые ручонки, приштопанные к его груди, — как-то сильно действует на меня. Бывают такие моменты, когда словами и не объяснишь, что почувствовал. Глупо получится. Или фальшиво. Только после этого по-другому себя ведешь.
На Пулковских высотах у найденного в осыпавшемся блиндаже времен Отечественной войны бойца с молодыми крепкими зубами нашли копеечное круглое зеркальце. Такие продавались перед войной, и мы встречали их часто — сантиметров восемь в диаметре, стекляшка сзади защищает зеркальный слой, под ней — какая-нибудь картинка, а скреплено все жестяной рамочкой. Боров, перед тем как выкинуть эту фигню в отвал, просто по привычке теранул пальцем, а потом махнул нам рукой. Зеркало уже все съелось, а вот с обратной стороны оказалось с тремя маленькими фото на обороте под стеклышком — мужчина в железнодорожной тужурке, женщина в платочке и молоденькая симпатичная девчонка в пилотке.
А кроме вязаных шерстяных носков, прокрасивших кости голеней синим цветом, да горстки пуговиц больше ничего и не было у бойца. Так и не поняли — тогда я еще понятия не имел, как определять принадлежность скелета к мужскому или женскому типу — была это девчонка с фото или ее дружок.
Мы после этого и нескольких подобных случаев копать стали только немецкие окопы. Совпало как-то… И у моих родителей, тщательно выкидывавших все копаное добро, — тоже рука не поднялась выбросить это зеркальце… Так и долежало. Сейчас оно в музее кафедры судебной медицины института.
Вот и ручки эти… Тоже… Как тот скелет с зеркальцем и носками домашней вязки…
Тем временем к нам прибегает связист-ботан. Командир группы требует саперов, чтоб они обеспечили безопасность на территории — в принципе сейчас понятно более-менее, в каких корпусах люди, а где пусто или зомби. Опасение, что опять повторится выпуск зомби в толпу освобожденных — не исчезло.