Книга Улица Теней, 77 - Дин Кунц

* * *

Микки Дайм

Профессия, которую он избрал, чтобы зарабатывать на жизнь, и мать, каких не было ни у кого в мире, давали ему право на некоторые привилегии, не признаваемые законом. Поэтому он всегда ходил со спрятанным пистолетом, иногда с глушителем, случалось, и без. А чтобы никакие неожиданности не застали его врасплох, он носил с собой и запасную обойму.

Один патрон он использовал, чтобы убить брата, еще два — чтобы убить Клика. Он расстрелял четыре синих телевизионных экрана, которые доставали его. В обойме осталось три патрона. Микки поменял ее на снаряженную.

Первую, с тремя патронами, сунул в карман пиджака спортивного покроя и обнаружил там влажную салфетку, упакованную в алюминиевую фольгу. По телу пробежала радостная дрожь, у него тут же поднялось настроение. Мир, в который он попал, конечно же, совершенно чужой и отвратительный, но что-то в нем нашлось и хорошее.

Стоя посреди грязной, оставшейся без мебели гостиной, он очень осторожно вскрыл упаковку. Лимонный аромат бодрил. Микки надолго застыл, наслаждаясь им.

Медленно вытащил влажную салфетку правой рукой. Разжал пальцы левой, позволив пустой упаковке упасть на пол. Она напомнила ему о гейше, которую он убил в Киото. Хрупкая, молодая женщина, застреленная, упала на пол, совсем как эта упаковка из алюминиевой фольги.

Он развернул влажную салфетку, а интенсивность аромата резко возросла из-за увеличения площади соприкосновения с воздухом. Микки подержал салфетку у носа, вдыхая полной грудью.

Сначала он протер лицо. Влага, пропитавшая салфетку, приятно освежала. Холодила кожу, даже чуть пощипывала, совсем как лосьон после бритья, если протирать им кожу сразу после того, как по ней прошлась бритва.

Потом он протер руки. До этого и не осознавал, что они чуть липкие, вероятно, стали такими после того, как пришлось прикасаться к трупу Вернона Клика, который не придерживался высших стандартов личной гигиены. После того как лимонная влага испарилась с пальцев Микки, он заметно приободрился.

Как же приятно напоминание о том, что ощущения — это все, что именно в этом смысл существования. С тех пор, как «Пендлтон» необъяснимым образом изменился, примерно полчаса тому назад, Микки пытался понять, как такое могло произойти, пытался установить причинно-следственную связь событий. Размышлял и о том, что же ему делать, и, откровенно говоря, перебрал с этим, думал, думал и думал, а не чувствовал. Его мать могла быть мыслителем, но при этом всегда помнила, что ощущения — это все. Микки просто не хватало способностей для того, чтобы много думать и при этом еще и чувствовать.

Обвисшая, высыхающая салфетка теперь выглядела печальной, даже обыденной, чуть ли не вся магия ушла из нее, она практически ничем не отличалась от этого ужасного нового мира. Микки скатал ее в комок и подержал на ладони правой руки, гадая, а нельзя ли использовать ее как-то еще, получить от нее новые ощущения.

Предположил, что у нее вкус лимона и ее стоит пожевать, хотя сомневался, что проглотить ее — хорошая идея. Но тут же вспомнил, что на салфетке, раз уж он протирал ею руки, могли остаться частички грязи, перекочевавшие с тела Клика, и желание жевать салфетку сразу отпало.

Когда он отбросил эту грустно выглядевшую салфетку, в голову пришла новая мысль, хотя Микки уже старался много не думать. Он задался вопросом, а не сошел ли он с ума. Где-то чувствовал, что спрыгнул с обрыва и пребывает в свободном падении. Утрата матери стала для него чудовищным ударом, от такой утраты у любого может повредиться рассудок, а тут еще ему пришлось убить собственного брата, не получив за это деньги. Возможно, это подействовало на него даже сильнее, чем он себе представлял. Если он сошел с ума, становилось понятно, почему так изменился мир. Бредовая галлюцинация — ничего больше. Мир мог оставаться таким же, как всегда, но он видел его другим, потому что переступил черту здравомыслия.

Эта сложная для осознания и ошеломляющая мысль заставила Микки застыть, как памятник, обдумывая ее.

И в тот самый момент, когда он застыл, голоса в стенах замолчали. Не затихли постепенно, а разом оборвались.

И у него создалось ощущение, что весь этот мир, то ли реальный, то ли бредовая галлюцинация, тоже застыл, о чем-то крепко задумавшись, словно потрясенный какой-то новой мыслью, точно так же, как он, и теперь всесторонне ее оценивающий, просчитывающий возможные последствия.

* * *

Бейли Хокс

Пока Сайлес и Кирби обыскивали одно крыло квартиры сестер Капп, Бейли осматривал другое. Его мутило от предчувствия дурного, он открывал каждую дверь и поворачивал за каждый угол, ожидая, что увидит там что-то ужасное. Им следовало обследовать «Пендлтон» вместе. Напрасно они разделились, пусть большая поисковая группа потеряла бы в мобильности и стала более уязвимой при нападении. Бейли чувствовал, что подвел их, воспоминание о смерти матери не отпускало его.

В гостиную все трое вернулись практически одновременно, не найдя следов ни женщин, ни детей, ни котов. Единственным изменением в сравнении с тем, что они видели в квартире раньше, стали две лужицы наножижи.

Том Трэн и Падмини стояли бок о бок у западных окон, зачарованные видом залитой лунным светом равнины с растущими на ней массивными деревьями и светящейся травой.

И когда Бейли, Сайлес и Кирби в тревоге обсуждали, что делать дальше, раздался голос Падмини:

— Все остановилось.

— И резко, — добавил Том.

Из окна Бейли увидел, что трава, все время ритмично покачивавшаяся, теперь застыла, высокая и жесткая, абсолютно неподвижная.

— Вдалеке летали какие-то существа, — продолжила Падмини. — Я с трудом могла их разглядеть, но все они попадали на землю в тот момент, когда трава перестала качаться.

В движении странный ландшафт казался населенным призраками, покачивание травы из стороны в сторону завораживало, как завораживают танцоры, движущиеся в медленном танце, или ленивые волны молчаливого моря в мире сна, где остановилось время. Но эта безмолвная неподвижность, пожалуй, пугала еще больше из-за своей абсолютности. Бейли никогда не видел, чтобы природа вот так замирала, целиком и полностью, будто скованная заклятьем. Под холодным светом луны все превратилось в лед и камень.

Он вспомнил слова человека, которого никто не мог убить, произнесенные в коридоре подвала: «…вся жизнь едина. Есть только Одно. Одно — это и растение, и животное, и машина».

Эта застывшая равнина вроде бы говорила Бейли о том, что Одно внезапно уснуло, да только присутствовало чувство ожидания, а интуиция подсказывала Бейли, что это затишье перед бурей. Вся земля, все живые существа, которые он видел перед собой, замерли, словно обдумывая какую-то новую идею и свои последующие действия.

Остальные это тоже почувствовали, и Падмини выразила общую мысль:

— Что-то должно случиться.

— Доктор Игнис? — спросил Том Трэн.