Книга Смерть на рассвете - Деон Мейер

— Миллер! — завизжала она.

Он не остановился.

— Миллер, я опубликую ваш снимок! — Ее захлестнули отчаяние, злость, обида. Перед ней стояли мертвые глаза О'Грейди. Миллер остановился, оглянулся, подождал ее. Волосы у Хоуп намокли, рука в сумке сжимала пистолет. Добежав до него, она вытащила SW-99.

— Вы никуда не пойдете, слышите?

— Они нас убьют!

— Да кто такие «они», черт побери?

— «Орион», — сказал Миллер. — «Орион — решение вопросов».

— Кто вы?

— Джейми Верготтини.

Они ехали на «мерседесе» в центр, в Гарденз, на Солан-стрит. Зазвонил мобильник Крошки.

— Мпайипели… — Помолчав, Крошка сказал: — Тебя, — и передал телефон ван Гердену.

— Алло!

— Я нашла Верготтини, — сказала Хоуп.

— Где вы?

— На улице… Сейчас дождь… Мы на Клоф-стрит, на углу, у кафе «Парадизо». И я знаю, кто за всем стоит!

— Вентер?

— «Орион — решение вопросов».

— Знаю.

— Знаете?!

— Мы нашли улики.

— Ван Герден, О'Грейди погиб!

— Нуга погиб?!

— Его застрелили. В ресторане. Я, мы… долго рассказывать.

— Кто его убил?

— Стреляли с улицы, я не видела. Верготтини говорит, что выстрел предназначался для него. О'Грейди встал, хотел взять еду…

— Господи!

— Что мне сейчас делать?

— Подождите нас, мы на Де-Вал-Драйв, будем через пять минут. Какая улица? О'Грейди убили, — сказал ван Герден Крошке Мпайипели, когда закончил говорить. Рука с мобильником дрожала.

— Того толстого полицейского?

— Да.

— Ну, теперь пойдет вонь…

— Он был хороший человек.

Дождь бил по стеклу, дул ветер с залива; «мерседес» покачивался, когда они развернулись у подножия горы и поехали на Де-Вал-Драйв.

— Он был хороший полицейский.

— Я видел, как ты там, в квартире, обыскивал труп, — сказал Мпайипели. — У тебя доброе сердце.

— Это уж слишком!

— Как ты оказался в полиции?

Ван Герден покачал головой.

— Знаешь что, ван Герден? Ты хороший человек.

Ван Герден промолчал. Надо позвонить Матту Яуберту. Но сначала — доллары. Иначе он не выдержит.

54

В тот вечер в начале шестого мне позвонила Нонни Нагел:

— Он идет на совещание по поводу «убийцы с красной лентой», сказал, что до двенадцати не вернется. Заезжай за мной в восемь часов. Пойдем в ресторан.

Мы с Нонни никогда никуда не выходили. Проводили время либо в доме у Нагела, либо у меня, но никогда нигде не бывали вместе, потому что боялись, что нас кто-нибудь увидит. Наша любовь, наша близость пряталась за высокими стенами и заборами. Перед тем мы не виделись уже три недели, ее голос звенел от волнения, она говорила игриво и вместе с тем бесшабашно. Сначала я хотел отказаться — не стоит испытывать судьбу, но так истосковался по ней, так надеялся, что и она тоже. Я надеялся, что она, наконец, готова бросить мужа.

— Куда? — спросил я, когда она села ко мне в машину в двух кварталах от их дома.

— Я покажу.

Я хотел спросить, почему, почему именно сегодня вечером, почему мы сегодня куда-то едем, что будет, когда мы вернемся, что будет, если Нагел к тому времени окажется дома, но я молча ехал вперед. Она положила руку мне на бедро, и на лице ее играла затаенная улыбка, сводившая меня с ума.

Мы приехали в дансинг в Бельвиле, чуть в стороне от Дурбан-роуд. Там был не ночной клуб, а именно дансинг, место, где танцуют. Народу полно, музыка гремит, свет пригашен. В воздухе была разлита атмосфера праздника. Нонни выглядела замечательно: в простом белом платье без рукавов, белых сандалиях. Когда мы вошли, она взяла меня под руку, мы поплыли по полу, и она запрокинула голову и рассмеялась — от всей души, радостно, бесшабашно. Динамики гремели басами…

Я не считаю себя хорошим танцором. В детстве мама учила меня танцевать дома, в гостиной, но и она не была крупным специалистом по танцам. Я мог кое-как переминаться с ноги на ногу, чтобы не опростоволоситься.

В тот вечер, когда я был с Нонни, музыка унесла меня прочь. Мы протанцевали целый час подряд, танец за танцем; звучала поп-музыка семидесятых, шестидесятых, восьмидесятых. Рок на африкаансе. Мы все танцевали, покрывшись испариной. Моя рубашка и ее платье прилипли к телу, ее глаза блестели, она смеялась, она лучилась радостью, которую видели все.

А потом ей захотелось пива, и мы протолкались сквозь толпу к стойке, выпили по кружке ледяного пива, и она заказала еще; мы с трудом нашли свободный столик и вторую порцию пили уже медленнее, глядя на других танцоров. К нам подошел тощий парнишка в черных брюках, белой рубашке и черном жилете; он пригласил Нонни на танец, она вопросительно посмотрела на меня, и я кивнул. Она встала и пошла танцевать с ним, а я наблюдал за ней, и мне было легко. Голова кружилась от любви и нежности. Я смотрел, как ловко она скользит по полу, и вспоминал стихи ван Вейка Лау «Час темной жажды». Я снова услышал голос Бетты Вандраг, которая произносила эти печальные и красивые слова:

В одиннадцать твое тело

Пробудило во мне жажду и голод…

А потом Нонни вернулась и снова потащила меня танцевать. В десять она посмотрела на часы и сказала:

— Поехали!

Приехав ко мне, мы едва успели закрыть дверь и тут же начали раздеваться. Мы с трудом добрались до большой двуспальной кровати. Мы очень спешили. Нам не терпелось. Как мы любили друг друга! Бетта Вандраг оказалась права: любовь с Единственной — нечто совсем другое. Божественное…

В час я запутался

В силках твоих волос,

Я утонул в тебе, как в море…

Твое дыхание похоже на рыданье.

В начале двенадцатого мы лежали друг у друга в объятиях и, как всегда, шептались. Мы всегда разговаривали шепотом, словно стремились сохранить тайну нашей близости. Мы говорили обо всем и ни о чем. Как вдруг послышались глухие удары в дверь: бум, бум, бум. Мы оцепенели. Потом я опомнился, быстро натянул трусы.

— Не открывай, — тихо попросила она. Потом взмолилась: — Пожалуйста!

Я слышал ее голос, идя по темному коридору. Грохот продолжался: бум, бум, бум… Открыв, я увидел Нагела, его глаза полыхали огнем.

— Одевайся. Мы нашли «убийцу с красной лентой»!

Мы с Нагелом стояли лицом к лицу, и я понял: он знает, что его жена там, у меня. Нас обоих пронзала ненависть, глубокая, черная ненависть. Нагел долго смотрел на меня в упор, а потом отвернулся.