Книга Золото гетмана - Виталий Гладкий

– Вот я вам постучу! – громыхнул разгневанный Павел Леонтьевич. – Вишь, моду взяли… Всякий так и норовит проскочить без доклада. Михайло, это ты?

– Открывай, Павло! – раздался за дверью чей-то очень знакомый голос.

Гетман почувствовал, как по спине побежали мурашки. Этот голос… Он звучал глухо, будто с того света. Голос навевал неприятные ассоциации, но Полуботок не мог понять, по какой причине и кому он принадлежит. Он тяжело поднялся из-за стола и пошел открывать дверь, хотя делать это ему очень не хотелось. Тем не менее гетмана словно тащила к двери какая-то неведомая сила.

Звякнула щеколда, дверь распахнулась, и в дверном проеме нарисовался богато разодетый запорожец. Он был уже далеко не молод, но крепко сбит. Его сильно загорелое – почти до черноты – лицо изрезали глубокие морщины, хищный крючковатый нос казался ястребиным клювом, а длинные усы свисали до золоченых пуговиц кунтуша. Но самыми примечательными были глаза запорожца. В них горел какой-то дьявольский огонь.

Казак остро взглянул на Полуботка, и гетмана словно кто-то толкнул в грудь.

– А что, Павло, неужто я так сильно изменился, что ты не признал меня? – спросил запорожец, криво улыбнувшись.

– Мусий Гамалея… – с трудом ворочая языком, ответил ошеломленный гетман. – Ты ли это?!

Он готов был увидеть кого угодно, но только не старого характерника. Гетман считал, что старый Гамалея, с которым у него были связаны не очень приятные воспоминания, уже давно в могиле.

– А то кто ж… Угостишь? – Мусий показал на бутылку с вином.

– Садись, – коротко ответил Полуботок, постепенно обретая душевное равновесие. – Каким ветром занесло тебя в Глухов?

Гамалея одним махом опрокинул вместительный кубок с вином себе в горло, крякнул, вытер усы ладонью и ответил:

– Лихим ветром, Павло.

– Что ж так?

– Знаешь, я готов простить тебе даже Петрика. Это ведь твои люди по твоему прямому указанию заманили нас в ловушку. Ты сильно хотел загладить свои провинности перед Мазепой, чтобы получить прощение в деле с чернецом Соломоном и уряд. Не спорь! Мне все ведомо. Но то, что ты держишь в темнице моего воспитанника, это уже дело из ряда вон выходящее. Этого я так оставить не могу.

– О ком ты говоришь? Не понимаю…

– О Василии Железняке.

– А… Этот хлоп. Он дезертир и гайдамак. Из Петербурга получено указание уничтожать отряды гайдамаков. Царь Петр не желает осложнений с Речью Посполитой из-за каких-то разбойников. Так что извини, Мусий, ничем помочь тебе не могу. Им занимаются люди из Коллегии. Завтра или послезавтра его повесят.

– Ты позволишь, чтобы повесили твоего родного сына?

– Что… что ты сказал?!

– То, что ты слышал. Твоя мосць еще не забыла Мотрю Горленко? Вспомни ваши тайные встречи и что ты нашептывал глупой девчонке на ухо. А она потом от тебя понесла. И родила. Сына Василия. Которому полковой есаул Григорий Железняк дал свою фамилию. Ты должен его помнить.

– Помню… а как же… – Полуботок на негнущихся ногах подошел к своему креслу и не сел, а рухнул в него. – Хочешь сказать, что этот гультяй, этот разбойник… мой сын?!

– До тебя, я вижу, мои слова доходят как до пожарной каланчи. Да, ясновельможный пан гетман, он твой сын, Василий Полуботок. И никакой он не гультяй, а добрый казак. Не обижен ни умом, ни статью, ни казацкими доблестями.

– А что Мотря… как она? – каким-то чужим голосом спросил гетман.

– Молись за упокой ее светлой души. Она уже на небесах. Всю жизнь любила тебя одного, так и не вышла замуж.

– Василий… сын… – Полуботок напряженно размышлял.

Он уже пришел в себя от неожиданного известия и думал, как ему поступить. В том, что Мусий говорит правду, гетман не имел ни малейшего сомнения. Гамалея никогда не лгал. Нередко в ущерб самому себе. Но Полуботок никогда ничего не начинал делать, не взвесив все «за» и «против».

«Третий сын… Что ж, это хорошо, хоть и неожиданно. Тем более, если он добрый казак, как утверждает Гамалея, – думал Полуботок. – Мотря… А ведь я тоже ее любил. Но она так неожиданно исчезла… Я искал ее, долго искал. И все напрасно. Кто ж знал, что Мотря забеременела… Что же делать? То, что Василия нужно вызволять, сомнений нет. Иначе Мусий соберет ватагу и разрушит половину Глухова. С него станется… А под рукой у меня всего ничего, сотня сердюков. Случись так, о булаве мне можно будет забыть. И потом эта поездка в Петербург… Ох, душа моя не на месте! Сны плохие снятся… Не к добру. Ладно, все равно нужно что-то решать!»

– Вызволить Василия своей властью я не могу, – с горечью сказал гетман. – Царские слуги обложили меня со всех сторон. А вот вызвать его на допрос прямо сейчас – это не проблема. У тебя есть надежные люди?

– Думаешь, я совсем с ума спрыгнул, чтобы соваться в твое логово без подстраховки? – Гамалея ухмыльнулся. – Не сумлевайся, я понял твой замысел. Мы отобьем его по дороге.

– Я пошлю за ним всего двух сердюков. Будет хорошо, если они останутся в живых…

– Это можно.

– Кстати, где мой джура?

– Спит. Только не ругай его. Это я «приспал» твоего джуру. Буду уходить – разбужу.

«Чертов характерник! – со злостью подумал гетман. – Вечно он со своими штучками… А как он прошел охрану? Там ведь четверо сердюков», – спохватился Полуботок; но спрашивать не стал.

– Подождите меня за городом… – Павел Леонтьевич назвал место. – Я хочу видеть сына. Нам есть о чем поговорить. Только лишних людей не нужно! Отошли их куда-нибудь. Никто, кроме тебя, не должен быть при нашей встрече.

– Это ты правильно решил. Все сделаю, как должно. Бывай…

С этими словами Мусий покинул гетманскую канцелярию. Спустя минуту в помещение влетел взъерошенный Княжицкий.

– Звали?

– Звал, – коротко ответил гетман. – Прикажи, чтобы сердюки доставили ко мне на допрос пойманного гайдамака… как его?..

– М-м… – пожевал губами джура, глубокомысленно глядя в потолок; похоже, он все еще никак не мог отойти от своего «сна». – А, вспомнил! Железняк.

– Вот-вот. Двух сердюков для конвоя, думаю, хватит. Разбойник в цепях, никуда он не денется.

Михайло Княжицкий убежал. Потянулось томительное ожидание. Гетман сидел как на иголках. Примерно через час на пороге канцелярии вновь появился джура. Он тащил за собой сердюка, который судорожно мял в руках шапку и был пунцовый, как вареный рак.

– Привели? – спросил гетман, мельком посмотрев на вошедших.

– Говори… – Княжицкий вытолкнул вперед сердюка.

– Ясновельможный пан гетман! – довольно бодро начал сердюк, но сразу же смешался. – Мы того… а они – этого… Ну, в общем, никак. Нас-то всего двое… А их с полсотни. Ей-богу, не брешу! – Он перекрестился.