Книга Есико - Иэн Бурума

Я понимал, что она чувствует. И сам чувствовал то же самое. Но было ли этого достаточно? Не рискуем ли мы скатиться в буржуазный сентиментализм? Что значат чувства, если за ними не следует действие? Лейла Халед всколыхнула во мне то, чего я не мог объяснить словами. В ее умении держать себя было нечто, адресованное не только сионистам, но и всем тем, кто, как и я, отказывался помочь палестинцам, кто поворачивался спиной к ним, возвращался домой, чтобы строчить свои статьи да клепать телепрограммки, у кого не было храбрости помочь молящим о справедливости. Знаю, это могло звучать нахально, но я сказал об этом Ямагути-сан, добавив, что мы, японцы, несем особую ответственность и должны бороться против колониального угнетения, потому что однажды мы сами были угнетателями.

Она снова надела очки. Ей не нравилось, когда люди видят, что она плачет. Я чувствовал себя немного виноватым — словно залез на чужую территорию или вроде того. Но она сказала то, чего я никогда не забуду:

— Я ненавижу жестокость и войну. Этого я достаточно насмотрелась, когда жила в Китае. И я все время желала одного — мира. Я не понимаю, почему люди хотят убивать друг друга. Я журналист, а не политический активист. А ты еще молод. Перед тобой целая жизнь. Ты прав: мы, японцы, должны загладить вину. Делай то, что считаешь правильным. Не подчиняйся власти слепо. Не будь лягушкой в колодце. Ты должен мыслить глобально. Все время, что мы находимся здесь, я думаю о Китае, о моих студенческих годах в Пекине, когда мои самые близкие друзья говорили о сопротивлении Японии. Все это было так сложно для меня. Я не могла ясно понять, что мы, японцы, творили. Сейчас понимаю. Евреи, которые страдали сами, стали новыми угнетателями. Но мы, японцы, которые когда-то были угнетателями, теперь должны помогать угнетенным. В этот раз мы должны быть на правильном пути.

Я не верю в совпадения. У всего в жизни есть причина. Да, моя встреча в Бейруте с одним из японских добровольцев произошла потому, что я делал телевизионную программу с Ёсико Ямагути, но это событие повлекло за собой такие важные для меня последствия, что я знаю: это должно было случиться. Как только я увидел милое круглое лицо Ханако, ее шелковистые черные волосы, доходящие до половины спины, ее добрые глаза, я сразу понял, что она не такая, как все женщины, которых я видел даже в кино. Будь я христианином, я сравнил бы ее лицо с ликом Мадонны. Как и у Лейлы, красота Ханако шла от ее веры. Внутренняя сила — вот что было ее главной красотой. Она испускала некий внутренний свет, который притягивал меня к ней, как беспомощного ребенка.

У Ханако Фудзисавы Ямагути-сан брала интервью в том же офисе, где мы раньше встречались с Абу Бассамом. Сам Абу также был там — прихлебывал кофе под плакатом с председателем Мао.

— Когда-нибудь, — сказал он, сияя доброжелательством, как Будда, — мы вернем обратно нашу любимую родину и заживем в мире со всеми: с евреями, христианами, мусульманами. Так всегда было в нашей культуре. Люди говорят, что мы ненавидим евреев. Они неправы. Ненависть к евреям — это европейское изобретение. Мы, арабы, всегда относились к евреям с большим уважением, как к людям Книги.

Ямагути-сан кивала, пока он говорил. Затем вздохнула так, словно была обременена великой печалью. Почему, спросила она Ханако, ее сподвижники так верят в вооруженную борьбу? Разве они не могут отстаивать свои идеалы без насилия? На этот раз пришла очередь Ханако кивать. Она хорошо понимает чувства Ямагути-сан, сказала она с мягкой улыбкой. Но оружие — это правильно.

Последовало неловкое молчание.

Все еще улыбаясь, Ханако продолжила:

— Без оружия у нас не будет настоящей демократии.

— Что вы под этим подразумеваете? — изумленно уточнила Ямагути-сан.

Ханако посмотрела на Бассама:

— Бассам, я тебе когда-нибудь рассказывала историю про пушки Танэгасимы?

Он покачал головой.

— Тогда давай расскажу. В середине шестнадцатого века несколько португальских кораблей встали на якорь близ японского острова Танэгасима. Они много всего привезли с собой — Библии, специи, бисквиты, шелк, вина, атлас, телескопы и мушкеты, два из которых они подарили властителю Танэгасимы. Властитель был сильно поражен этим бесценным оружием и немедленно начал им пользоваться на утиной охоте. У нас, японцев, всегда очень хорошо получалось копировать, а потом улучшать иностранные изобретения. Так вышло и с ружьями. Уже очень скоро кузнецы Танэгасимы изготавливали ружья лучше, чем португальцы. Европейцы не знали, как добиться, чтобы мушкеты работали во время дождя. А мы, японцы, поняли, что нужно сделать. Феодальные властители начали вооружать мушкетами громадные армии из мобилизованных на военную службу крестьян и воевать друг с другом. Великие битвы произошли на равнинах Центральной Японии. Солдаты с обеих сторон маршировали под градом пуль и гибли тысячами. Искусство фехтования стало никому не нужным. Впервые в истории простой солдат из крестьян получил физическую возможность убить высокопоставленного самурая. Даже генерал в полном вооружении был бессилен против крестьянина с мушкетом в руках. И когда самый могущественный сёгун, Хидэёси, объединил нашу страну, он решил положить этому конец. Все оружие, не принадлежавшее самураям, было конфисковано. Самураи снова взялись за мечи, ружья вышли из моды. Через несколько лет народ забыл, что они вообще когда-то существовали. В Японии мы достигли состояния абсолютного мира, который продолжался до тех пор, пока двести лет спустя американцы не вошли в порт Симода на своих знаменитых черных кораблях, груженных пушками и прочим огнестрельным оружием. Но японцы уже тогда помнили о его разрушительной силе так плохо, что тут же уверовали в то, что американские ружья — это волшебная сила белого человека.

Ямагути-сан захлопала в ладоши от удовольствия.

— Какая великолепная история! — воскликнула она. — Она ясно повествует о том, что от смертоносного оружия можно освободиться. Вот почему мы должны поддержать нашу мирную конституцию. Мы должны показать всему миру, что существует лучший способ для решения наших проблем, чем война.

Ханако покачала красивой головой:

— Минутку, Ямагути-сан. — Она бросила быстрый взгляд на Бассаму, водившего по губам кусочком приторной пахлавы. — У этой истории есть продолжение. Да, мы, японцы, смогли избавиться от огнестрельного оружия, это правда. Только добивались этого ценой сотен тысяч жизней в течение двух сотен лет… и в полицейском государстве, которым управляла военная клика. Мы получили мир за счет нашей свободы, но оказались во власти любого человека в чине самурая, который, желая попрактиковаться в фехтовании, мог безнаказанно заколоть простолюдина. Отмена огнестрельного оружия превратила нас в нацию рабов и в легкую добычу для иностранных империалистов.

Я был поражен остротой ума Ханако, логикой ее мысли, чистотой ее убеждений, звуком теплого голоса, изяществом манер. Я любил ее так, как не любил ни одну женщину прежде. Мне всегда казалось, что выражение «любовь с первого взгляда» нелепо, нечто из дешевых романов для девочек-подростков. Но иначе описать свои чувства не могу. Именно так все и было. Искра вспыхнула, стрела пронзила мое сердце. Я хотел поцеловать ее, обнять и не отпускать никогда. Я хотел быть рядом с ней вечно.