Книга Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

И только дофина этот номер не рассмешил. Приближался ужасный момент — скоро ему предстояло отправиться в опочивальню в сопровождении всей королевской семьи, маркизы де Помпадур и, вероятнее всего, маршала Саксонского, который едва сдерживал свой гнев и на следующее утро написал следующее письмо своему брату Августу III:

«Вы даже не представляете себе, Ваше Величество, с каким достоинством выдержала наша девочка это тяжелое испытание. В пятнадцать лет она уже мыслит и поступает, как взрослый человек. Я был несказанно удивлен ее поведением. Подумайте сами: разве это приятно — внезапно очутиться в центре внимания роскошно одетых мужчин и женщин, которые с любопытством смотрят на тебя и твоего юного супруга, облаченных лишь в ночные сорочки? Но вы же знаете эти странные обычаи французского двора...

Его Величество приказал мне встать рядом с госпожой дофиной и подбодрить ее, коли в том будет нужда, родственным словом. Но поддержка оказалась нужна вовсе не ей, а господину дофину. Правда, он ни о чем никого не просил, но, по-моему, только потому, что в его положении это было бы крайне затруднительно. Он, видите ли, с головой укрылся одеялом и не отвечал Марии-Жозефе, которой пришлось вести беседу — очень, кстати сказать, остроумную — самой.

Оставил я спальню только тогда, когда женщины задернули полог. Я ласково пожелал принцессе и ее супругу спокойной ночи и с тяжелым сердцем вышел вон. Как я потом узнал, грустно было не только одному мне. Многие находились в унынии, потому что вся эта церемония очень напоминала жертвоприношение, а госпожа дофина уже успела заслужить всеобщую любовь...»

Эти слова были исполнены невероятной нежности, которую этот грубоватый закаленный солдат испытывал по отношению к принцессе, так неудачно начавшей супружескую жизнь. Вернувшись к себе, Мориц дорого бы дал, чтобы узнать, что сейчас происходит за пологом кровати новобрачных.

Слава богу, разгневанному маршалу не дано было увидеть происходившее там. А происходило следующее: едва комната опустела, Людовик разрыдался, как ребенок, потерявшийся в темноте. Пораженная этим бурным проявлением горя, Мария-Жозефа сначала изумленно прислушивалась к всхлипываниям принца, а потом у нее самой на глазах выступили слезы, она стала плакать вместе со своим мужем. И вот оба молодых супруга, каждый уткнувшись в свою подушку, принялись реветь один громче другого.

И, то ли услышав, как она плачет вместе с ним, то ли почувствовав, как бедная девушка содрогается всем телом, принц, хлюпнув носом, с трудом произнес:

— Из... извините меня... мадам... Я не... не хотел, чтобы так получилось...

Боже милостивый! Он разговаривает! Слезы на глазах высохли как по волшебству. Мария-Жозефа промокнула лицо платком, а затем, обернувшись к плачущему мужу, очень мягко произнесла:

— Плачьте, месье, плачьте и не стесняйтесь своих слез! Только они дают мне надежду на то, что когда-нибудь — не скоро, конечно же, не скоро! — я заслужу ваше уважение. Лишь благородные сердца хранят верность воспоминаниям. И я понимаю, сколь трудно вам было, когда вы соглашались на наш брак.

Этот мягкий, сочувственный голос подействовал на дофина, как бальзам. Он немного успокоился и впервые за все время внимательно посмотрел на свою жену. Светлые волосы, добрые голубые глаза, полные сострадания, и покрасневший от слез нос — она, несомненно, была прехорошенькой. Дофин выдавил из себя некое подобие улыбки и прошептал:

— Спасибо, моя душенька...

В скором времени Мария-Жозефа станет «душенькой» для всей королевской семьи, завоевав их любовь своей добротой, терпимостью и доброжелательностью. На данный же момент молодожены уснули, каждый на своей половине кровати. Оба чувствовали себя смертельно уставшими, поскольку день выдался непростым.

Наутро, придя проверить простыни, фрейлины не обнаружили на них того, что искали, зато крайне удивились, увидев подушки обоих супругов мокрыми от слез.

Узнав об этом, король лишь нахмурил брови, а Мориц и вовсе предпочел оставить свои мысли при себе и не высказываться по этому поводу. Он считал, что лучше всего оставить все, как есть, и положиться на волю случая. Вскоре маршал заметил, что молодожены, по крайней мере, перестали отворачиваться друг от друга и начали почаще улыбаться. И немудрено — первая брачная ночь, несмотря на бесконечные потоки слез, стала началом их крепкой дружбы, которая со временем переросла в нечто большее. Довольно скоро принц понял, что у них с Марией-Жозефой немало общего — они оба любили чтение, были набожны, занимались музыкой, восхищались цветами, и их совместная жизнь тут же стала теплее и сердечнее. Покои принца и принцессы были чем-то вроде мирного островка в бушующем море дворцовых интриг и заговоров.

Сложно сказать, когда именно дофин перестал относиться к супруге как к младшей сестре. Точно одно — произошло это далеко не сразу после свадьбы, ведь их первенец появился на свет только в начале 1750 года. Это событие принесло немало радости всей стране, но больше всех было доволен Мориц, который до конца своих дней нежно любил свою племянницу, называя ее «моя маленькая дофина» или «дивная принцесса». И Мария-Жозефа всегда отвечала ему взаимностью.

* * *

В конце зимы возобновились военные действия, и Мориц вернулся в Брюссель. На данный момент была завоевана большая часть территории Бельгии, но для достижения долгосрочного мира на условиях Франции необходимо было подчинить себе и Голландию, в частности Маастрихт, что снова возвращало мысли Морица к сражению с армией герцога Камберлендского.

В марте маршал вновь погрузился в атмосферу веселья, которую так сильно любил. В Брюсселе жизнь его военного театра шла своим чередом — то и дело ставились новые представления, а количество любовных приключений росло с каждым днем. Мадемуазель Наварр и мадемуазель Боменар, которых можно было назвать давнишними любовницами маршала, были при нем и продолжали, как и раньше, блистать на сцене, но та единственная, которая заставляла его сердце биться сильнее, по-прежнему не покорилась ему. Кстати говоря, мадемуазель Шантийи, едва обнаружив чувства маршала к ней, приложила все усилия к тому, чтобы придать своему браку как можно больше гласности: теперь она именовала себя мадам Фавар. Надо заметить, что внимание Морица, вероятно, ей льстило, ведь по натуре своей она была слишком любознательна и умна, чтобы не понимать, что до нее этому человеку еще никто не мог сказать слово «нет». Актриса с радостью принимала ухаживания маршала и была мила ним, но выглядела при этом не более чем ловкой и хитрой бабочкой, которая, привлеченная светом, кружит вокруг факела, не подозревая, что может опалить свои крылья.

Мориц действительно полюбил ее... Его чувства к женщине, которую он называл «колдуньей», оставались прежними, но чем больше времени проходило, тем быстрее угасала страсть. Он знал наверняка, — и это не могло не злить его, — что имеет дело с женщиной, которая любит своего мужа и имеет прекрасную репутацию, и именно это не позволяло ему открыто признаться актрисе в своих чувствах. Ему хотелось, чтобы она сама пришла к нему или, на крайний случай, чтобы постепенно влюбилась в него, ответив на его долгие ухаживания. Мысль о том, что мадемуазель Шантийи рассмеется ему в лицо, услышав, что он надеется не на мимолетную интрижку, а на длительные отношения и взаимные чувства, была невыносимой.