Книга Вопрос цены - Весела Костадинова

терпеть боль. И он хотел, чтобы я это усвоил… чтобы я принял это как правду.

Его лицо исказилось, и он внезапно зарычал, как дикий зверь, который столько лет был загнан в клетку. Это был не просто крик боли — это был крик человека, который всю жизнь сражался с тенью своего отца, с тем злом, которое нависло над ним с детства.

— Мне было тринадцать, когда он сказал, что я готов. И привел мне Мими.

— Мими была одной из тех женщин, которые иногда приходили к нам домой, — продолжил он, его голос стал тише, словно он рассказывал что-то, что предпочёл бы не вспоминать. — Он привёл её ко мне, сказал, что я должен стать «настоящим мужчиной». Это был его очередной «урок». Он смотрел на меня так, будто ждал, что я сделаю то, что он приказал. Что я стану таким, как он. Он хотел, чтобы я сломался тогда.

Олег замолчал, его дыхание стало рваным, и я чувствовала, как он борется с этими воспоминаниями.

— Но я не мог, Лив, — его голос задрожал, и я увидела в его глазах ту боль, которая никогда не оставляла его. — Я не смог. Я отказался. Я сказал, что не могу так поступить, что не буду. И тогда он… он избил меня так, как никогда прежде.

Я чувствовала, как холод пробежал по моей спине. Этот ужас, эта жестокость… Я не могла представить себе, что Олег пережил в тот момент.

— Он сказал, что я слабак, что я никогда не стану мужчиной, — продолжал Олег, его голос стал ледяным. — Что я недостоин быть его сыном.

— Тем вечером он выпил. Много, слишком много, Лив. И сказал, что раз я не смог со шлюшой, то он заставит меня….

Мне хотелось закричать, чтобы Олег замолчал. Заткнулся. Не говорил того, что должен сказать. Пришлось закусить губу до крови.

— Он… он хотел показать мне, что такое быть «мужчиной». Своими руками.

Олег замолчал, и тишина в комнате стала оглушающей. Я видела, как он с трудом сдерживает эмоции, как в его глазах отражается тот кошмар, который он пережил в тот вечер. Мне было так больно за него, что я не могла найти слов.

— Он привел сестру…. — слова упали как камень в воду.

— Он привязал меня к батарее, мать закрыл в ванной.

Нет, нет, нет….

— Он заставлял смотреть и слушать плач Риты и вой матери из ванной.

— Я рвался… — продолжил он тихо, почти шёпотом. — Я рвался так сильно, что разрезал себе руки, но сил у меня не хватило. Я был слишком слаб.

Моё сердце разрывалось от боли за него, за его сестру, за мать. Это был самый ужасный кошмар, который я могла себе представить. Внутри всё переворачивалось, и слёзы навернулись на глаза, но я не могла даже плакать. Слова, которые он произносил, были слишком ужасны, чтобы осознать до конца.

— Когда он закончил, она еще дышала, Лив.

А я не могла дышать. То, что он описывал, выходило за пределы моего понимания. Я не могла представить себе этот кошмар.

— Он взял нож… и начал резать меня, — его голос задрожал, но он продолжал, как будто эти слова были единственным способом освободиться от боли. — Снова и снова. Каждый раз, когда я пытался освободиться, он просто смеялся и продолжал резать. Ему это доставляло удовольствие, Лив. Я был для него всего лишь ещё одной жертвой.

Я почувствовала, как моё сердце сжимается от боли за Олега, за всё, через что он прошёл. Этот человек прошёл через такой ад, который невозможно было себе представить.

— И эта боль… — продолжил он, — она освободила меня, Лив. Это сложно объяснить, еще сложнее — понять и принять. За завесой боли, когда в глазах у меня темнело и я почти потерял сознание, я вдруг понял, что другой, что никогда не стану таким, как он. Я не мог стать тем чудовищем, что стояло передо мной. Боль… невыносимая, нечеловеческая, особенно когда он резал мой живот, — он на мгновение замолчал, словно снова переживал тот момент, — она стала моим спасением. Эта боль, Лив, — продолжил он после короткой паузы, словно собираясь с мыслями, — она разделила мою жизнь на «до» и «после». Она стала той границей, за которую я никогда не хотел возвращаться. Когда всё внутри горело огнём, когда тело ломалось под его ударами и лезвием ножа, я понял, что больше не боюсь. Боль забрала у меня страх, а с ним — и его власть надо мной. Это было как освобождение, Лив, страшное, жестокое, но необходимое.

Я слушала его, не в силах найти слова. Олег, которого я знала как сильного, непоколебимого, стоял передо мной, открывая свою душу, раздираемую болью прошлого. Он пережил не только физическую пытку, но и пытку своего духа, и в этой бездне нашёл своё спасение.

— Я понял, что не сломаюсь, — сказал он, его голос стал твёрже, но в нём звучала глубокая, обжигающая ярость. — Что, несмотря на всё, что он сделал со мной и моей семьёй, я не стану таким, как он. Эта боль напомнила мне, кто я есть на самом деле. И если я смог пережить его пытки, не став таким как он, значит у нас нет родства. Никакого.

— Мать выбралась из ванной, сломав двери. Кричала, выла… она тоже перестала быть человеком. Я уже терял сознание, — продолжил он тихо. — Но даже тогда знал, что нас слышали. Что люди за стенами знают, что происходит, но никто не придет. Никакой помощи не будет. И она это тоже понимала.

Его голос дрожал, и я почувствовала, как моё сердце сжалось от того, что он собирался сказать дальше.

— Она сделала то единственное, что могла сделать, чтобы привлечь внимание, — слова Олега пронзали меня, как лезвия, и с каждой новой деталью его воспоминаний я чувствовала, как моё сердце сжимается от боли за него. Всё, что он рассказывал, было невыносимо тяжёлым, но он продолжал, несмотря на дрожь в голосе.

— Она выбросилась из окна, — прошептал он, словно сам не мог поверить, что говорит это вслух. — Я помню звон разбивающегося стекла, помню, как осколки летели вокруг, и холод снега, который внезапно ворвался в комнату…

Его глаза потемнели от воспоминаний, и я почувствовала, как к горлу подкатил ком, заставляя меня бороться со слезами. Он был там, в тот ужасный момент, и видел всё.

— Люди на улице начали кричать… — его голос стал ещё тише. — А он, этот зверь, онемел. Он просто стоял