Книга Очерки русской смуты - Антон Иванович Деникин

с немцами или с бывшими союзниками. Выбор – только до падения Германии. Ибо хотя весною 1919 года, после Одессы и Крыма – на Юге, и осенью, после снятия с фронта чехословаков – на Востоке, – пронеслась волна германофильства, но это была лишь реакция на политику союзников, эмоциональная вспышка, а не реальные надежды на Германию – поверженную, бессильную и помогать, и вредить.

Что делали тогда наши бывшие союзники?

Они не имели никакой русской политики. Они строили близорукие планы удержания Восточного фронта, сначала – в единении с большевиками, демобилизовавшими армию, потом с Украинской Радой, уже приступившей к мирным переговорам с Германией… Они ставили ставку то на «барьеры» из окраинных новообразований, то на Белые фронты… Они то двигали чехословацкий корпус по бесконечному сибирскому пути, исполняя фантастический план переброски его на западный театр, то возвращали его обратно для образования фронта по Волге, то освобождали его от тягот освободительной борьбы… Осенью 1918 года они категорически требуют увода германских войск из Прибалтики; в январе 1919-го благословляют формирование германского добровольческого корпуса ген. фон дер Гольца; а в июне требуют роспуска его, угрожая Германии суровыми санкциями… Они посылают войска свои в Архангельск, где были большие склады военных запасов и… богатые леса и откуда безнадежна была диверсия против советов; а в отличные и ближайшие базы – Ревель и Ригу – шлют только военных представителей. Они посылали войска в Одессу и Крым, чтобы, после первого же столкновения с большевиками, бросить все в 48-часовой эвакуации… Посылали и в Баку – Батум, где текла нефть и не было большевиков, но не дали ни единого человека на дрогнувший в то время Донской фронт… Они торопились с признанием всех новообразований, но не признали адмирала Колчака. И только в 1920 году, в то время, когда лорд Керзон предложил Вооруженным силам Юга сдаться на волю большевиков, Франция впервые признала «де-факто» правительство Юга… во спасение Польши, так «благородно» отплатившей впоследствии своей благодетельнице…

Но, за всем тем, союзники не захватывали российские земли и оказывали Белым армиям – преимущественно Англия – огромную материальную помощь, без которой невозможен был бы такой широкий размах Белого движения.

Что же делали тогда немцы?

Были разные течения в германской общественности, в правительстве и командовании по отношению к России и большевизму. Но от начала и до конца, до своего падения Германия твердо, определенно и без колебаний проводила политику разрушения России, поддерживая советскую власть во всем, что не противоречило ошибочно понимаемым немецким интересам.

Отношение к державности России. Император Вильгельм прислал на Дон «высочайшее повеление»:

– Знайте, что никакой «Единой России» не будет, а будет четыре царства: Украина, Юго-Восточный Союз, Великороссия и Сибирь. Я отлично знаю, что у вас думают, что вы присоедините к Киеву все остальное и таким образом объедините Россию. Мы это знаем, мы этого не желаем и не допустим.

Какая же разница в целях между Гитлером и Вильгельмом?

Отношение к русскому народу. Когда даже камни возопияли и гетманское правительство сделало жест, заявив в Берлине протест против большевистского террора, германский мин. ин. дел Винце ответил: «императорское правительство воздержится от репрессивных мер против советской власти», так как то, что делается в России, «не может быть квалифицировано как террор»; происходят лишь «случаи уничтожения попыток безответственных элементов… провоцирующих беспорядок и анархию»…

Отношение к русским немцефильским военным организациям. В Москве была разгромлена большевиками, причем было убито много офицеров, тайная военная организация немцефильского «Правого Центра», которую возглавлял ген. Довгирд, начальником штаба был Дрейер, а в самом штабе – офицеры германской миссии «для связи»… Оказалось, что старший советник германского посольства Рицлер и начальник немецкой контрразведки Мюллер находились в тесном сотрудничестве с Караханом и Дзержинским и снабжали их «списками адресов, где должны быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики “против советской власти”»…

Отношение к Добровольческой армии. Когда сохранявшая строжайший нейтралитет Добровольческая армия в августе 1918 г. шла на Северный Кавказ и, следовательно, не могла представить никакой опасности ни в отношении германских оккупационных войск, ни в отношении образования Волжского фронта, подписан был дополнительный к Брест-Литовскому секретный договор, параграф 5-й которого гласил: «Германское правительство ожидает, что Россия применит все средства, которыми она располагает, чтобы немедленно подавить мятеж ген. Алексеева и чехословаков. С другой стороны, и Германия выступит всеми имеющимися в ее распоряжении силами против ген. Алексеева»…

При свете этих откровений – какая жуткая роль приходится на долю руководителей противобольшевистских организаций, работавших в контакте с немцами. И какой грех брали на душу те, что настойчиво толкали нас к Волге, на Царицын и одновременно обращались к ген. Эйхгорну с просьбой занять немецкими войсками Царицын, Торговую и Тихорецкую. Царицын – гиблый мешок: с севера и юга – большевики, с востока – большевики и Волга, с запада – немцы. Если бы немцы и не успели до своего падения сбросить нас в Волгу, то после их падения, в лучшем случае, маленькая Добровольческая армия, насчитывавшая в то время всего 9 тыс., лишенная базы, отрезанная от Черноморских портов и связи с союзниками огромным расстоянием и стотысячной армией Сорокина, оставив в распоряжение большевиков весь Юг России с его громадными человеческими и материальными ресурсами, могла бы, может быть, пробиться за Волгу, составив часть только еще формировавшегося и мятущегося Волжского фронта.

Тогда эти люди в своем неумеренном германофильстве могли заблуждаться. Но теперь, когда вскрыты все карты, заблуждаться уже нельзя. И если теперь в псевдонаучных трудах старательно причесывают историческое прошлое немецким гребешком и опорочивают, вопреки непреложным данным, пути Добровольческой армии, то это не искание «правды», a нечто другое: политическая борьба эмигрантского пораженчества с подлинно-национальным течением.

20

В такой международной обстановке в 1918 году, 20 лет тому назад, мне предстояло принять решение: на Царицын или на Новороссийск, с немцами или с союзниками? Не давая никогда державам Согласия никаких территориальных или экономических обязательств за счет России, противясь всемерно действиям, имевшим характер скорее оккупации, чем помощи, я вел борьбу в сотрудничестве с ними, понимая, что помощь их нам вытекает из их же собственных интересов. Не говоря уже о мотивах стратегических, моральных и политических, самый факт последовавшего вскоре полного крушения Германии и сопряженных с ней надежд и возможностей не служит ли неопровержимым доказательством правильности этого решения?

И вот через 20 лет мы опять стоим перед «решениями». В иной политической обстановке, без вооруженной силы, без территории, но – сохранив еще, видимо, достаточную ценность, если на нас ведут напор – одни, чтобы нас закабалить, другие