Книга Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

«коллективной безопасности», построенную вокруг СБСЕ[751]. Тем не менее в течение довольно долгого времени его воображение подпитывали авторитетные голоса с Запада. В конце 1989 г. Бейкер и Коль упомянули о новой роли СБСЕ в европейской «архитектуре» будущего. Геншер был увлечен даже бóльшим. 31 января 1990 г. в своей главной речи в Тутцинге министр иностранных дел Западной Германии призвал к совместному «общеевропейскому порядку безопасности». Он должен был основываться на СБСЕ, которое «обеспечило бы большую стабильность для всей Европы», принимая при этом во внимание «законные советские интересы в области безопасности». Он развил эти идеи в других выступлениях в Потсдаме 9 февраля и Люксембурге 23 марта. Новый общеевропейский порядок, по его словам, повлечет за собой сотрудничество между Варшавским договором и НАТО, поскольку два альянса будут постепенно «поглощаться» новой европейской «ассоциацией общей коллективной безопасности», а затем растворятся в ней. Он говорил об укреплении СБСЕ, чтобы «создать основу безопасности и структуру стабильности». И он заявил, что «единство Германии не будет достигнуто без Европы, а европейское единство не обойдет стороной немцев»[752].

Геншер рекламировал эти аргументы в течение нескольких месяцев, и публично, и в частном порядке. Но затем, в апреле, после того как его строго одернул канцлер, который твердо нацелился на быстрое объединение, он стал вторить Бушу и Колю и перенял их ориентацию на НАТО и ЕС[753].

Более обнадеживающим для Горбачева было европейское видение Франсуа Миттерана. Именно в своей речи 31 декабря 1989 г.[754] президент Франции призвал к созданию «Европейской конфедерации»[755]. Посвятив большую часть этого телевизионного обращения мирным революциям в Восточной Европе, он включил эти события в долгосрочную временну ю канву истории Французской революции – борьбу за свободу, равенство и братство, двухсотлетие которой было отмечено с таким размахом прошлым летом. Он высоко оценил «бархатные революции» как «победу демократии 1789–1989 годов» над «тиранией». Но Миттеран не преминул указать на темную сторону, которую только что проиллюстрировали кровавые события в Румынии. Восточноевропейцам явно понадобится помощь Запада после окончания того, что он назвал «такой долгой ночью»[756].

В своей речи Миттеран заявил, что Европа после доминирования над ней власти двух сверхдержав в течение полувека теперь испытает то, что он назвал «возвращением домой», и это означало, что ей предстоит «восстановить свою собственную историю и свою собственную географию». Решительно выступив против изменчивости границ и возрождения национализма, он набросал два альтернативных сценария для Европы. С одной стороны, существует риск беспорядка и нестабильности, фрагментации континента и, в конечном счете, взрыва, как это произошло с «Европой 1919 года». С другой стороны, сценарий того, что «Европа построит себя сама» и тем самым поспособствует мирному возникновению нового стабильного порядка после окончания холодной войны. Последнее, пояснил он, может произойти в два этапа. Во-первых, должны быть «укреплены» структуры Европейского сообщества. Это было необходимо, потому что, по мнению Миттерана, ЕС сыграл важную роль в «пробуждении» народов Восточной Европы и послужил магнитом для стран за Железным занавесом. Второй этап еще только предстояло «изобрести», хотя он видел его основу в Хельсинкских соглашениях 1975 г. Миттеран предсказал создание в 1990-х гг. Европейской конфедерации в истинном смысле этого слова – такой, которая объединила бы «все государства нашего континента в общую и постоянную организацию для всех видов обменов, мира и безопасности». В качестве предварительного условия этого восточноевропейские государства, конечно, должны были бы ввести у себя политический плюрализм, свободные выборы и представительное правительство. Но, по его словам, этот день, «быть может, не так уж и далек»[757].

Новогодняя речь Миттерана вызвала немало удивления – не только за рубежом, но и в ближайшем окружении президента, потому что он даже не обсуждал ее ни с кем из своих сотрудников в Елисейском дворце. Тем не менее, поскольку речь явно предвещала крупную инициативу, большинство из них с энтузиазмом восприняли эту идею как своеобразное вмешательство Франции в большие дебаты, открывающиеся по архитектуре «большой Европы» в эпоху после холодной войны[758].

И все же мотивы французского президента для запуска своего грандиозного проекта были сложными. Его мысли о том, как построить новую Европу, в последние недели 1989 г., ставшего годом революций и «ускорения истории», оставались неопределенными[759]. Некоторое время в октябре и ноябре СБСЕ казалось привлекательным вариантом, вокруг которого можно было бы выстроить общеевропейский порядок «после Ялты». Вот почему, встречаясь с Горбачевым в Киеве 6 декабря, Миттеран выступил в поддержку предложения советского лидера о проведении второго саммита в Хельсинки с участием всех 35 членов в 1990 г.[760] и за институционализацию СБСЕ – не в последнюю очередь в качестве жизненно важной основы для решения немецкого вопроса. Он сказал Горбачеву, что «10 пунктов» Коля «перевернули все с ног на голову». «Мы не должны менять порядок процессов, – заявил он. – Первым и главным среди них должна быть европейская интеграция, эволюция Восточной Европы и общеевропейский процесс, создание мирного порядка в Европе»[761]. За идеями Миттерана, возможно, также скрывался французский расчет на то, что с двумя сверхдержавами, разделяющими один и тот же «консерватизм блоков», как показал саммит на Мальте, именно укрепление СБСЕ может способствовать уменьшению любой опасности того, что ЕС станет слишком тесно связанным с новым атлантизмом, и тем самым поможет увековечить два альянса.

Однако размышления Миттерана вскоре снова изменили свой ход – под влиянием Страсбургского саммита ЕС 8 декабря 1989 г. и особенно после того, как хрупкость Восточной Германии стала очевидной, что показали визиты Коля и Миттерана в ГДР в конце того же месяца. Президент Франции оставался непреклонен в том, что объединение Германии должно сопровождать, а не предшествовать европейским преобразованиям. Но когда стало ясно, что две Германии неумолимо и быстро сближаются, ему срочно понадобилось ускорить европейское строительство. Его проблема заключалась в том, что они с Колем так до конца и не договорились о том, что из этого является приоритетом[762].

Миттеран сосредоточился на валютном союзе, в то время как Коль больше интересовался политическим союзом и расширением ЕС. Последний подход был четко сформулирован в седьмом пункте Плана канцлера из десяти пунктов: «ЕС не должен заканчиваться на Эльбе; скорее, он также должен сохранять открытость по отношению к Востоку. Только в этом смысле – поскольку мы всегда понимали Европу двенадцати лишь как часть, а не целое – Европейское сообщество может служить основой для действительно всеобъемлющего европейского объединения»[763]. Опасаясь «размывания» проекта ЕС/ЭВС, Министерство иностранных дел Франции утверждало, что, в то время как «крайне важно сочетать европейское строительство с открытием на Восток», расширение может «произойти только после укрепления» ЕС, и поэтому необходимо «предложить альтернативы членству» для стран