Книга Caprichos. Дело об убийстве Распутина - Рина Львовна Хаустова

по вечерам частенько коротал время в обществе бывшего государя.

После увоза царской семьи из Тобольска в Екатеринбург Гиббс отправился вслед за своими учениками. В Екатеринбурге оставался до зимы 1918 года.

Дал подробные показания по делу об убийстве царской семьи после прихода в Екатеринбург армии Колчака, помогал следствию в опознании вещей. С отступлением колчаковских войск был одним из тех, кто помогал сопровождать найденные в доме Ипатьева и месте уничтожения тел расстрелянной семьи следственные материалы.

В 1934 году Чарльз Гиббс принял православие, взяв новое русское имя Алексей. Спустя время принял монашеский постриг, получив при пострижении новое имя Николай.

В 1938 году вернулся в Англию. После Второй мировой войны организовал в Оксфорде православный приход. Прожил до 1963 года и умер в сане архимандрита. Похоронен на кладбище Хединстон, Оксфорд.

В архиве Гиббса сохранились уникальные документы – письма, предметы, фотографии.

До того как была опубликована книга «Дом особого назначения», последнее письмо Распутина, было известно, по воспоминаниям Аарона Симановича, иудея, торговца ювелирными украшениями, который называл себя «секретарем Распутина» и, действительно, был вхож к Распутину. Матрена Распутина в своих воспоминаниях посвятила Аарону немало благодарных строк. Однако сочиняя свои воспоминания «Распутин и евреи», изданные в Риге в 1924 году, тщеславный торговец преувеличил до анекдотического свое значение в жизни того, чьим секретарем себя именовал! Из «воспоминаний» Симановича понятно, что конфидентом Распутина Симанович не был и питался сплетнями и слухами. Реальная степень его осведомленности была невелика. Письмо же, похоже, он действительно видел, держал в руках и читал.

Текст, приведенный Симановичем по памяти, поскольку в предисловии к своим воспоминаниям он признает, что никогда в жизни не вел ни записей, ни дневников и полагается исключительно на свою память, звучал так:

«Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января уйду из жизни. Я хочу русскому народу, Папе, русской Маме, детям и русской земле наказать, что им предпринять.

Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на твоем троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они будут еще сотни лет править Россией.

Если же меня убьют бояре и дворяне, и они прольют мою кровь, то их руки останутся замараны моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение двадцати пяти лет не будет в русской земле дворянства.

Русской земли царь, когда услышишь звон похоронных колоколов, сообщающих тебе о смерти Григория, то знай – если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе Божье указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о своем избранном роде. Григорий».

По-видимому, с письма Распутина была снята фотографическая копия. Во всяком случае, упоминание о ней встречается в воспоминаниях английского писателя, автора многотомной истории России, Бернарда Пэйрса, в 1914–1919 годах бывшего официальным корреспондентом британского правительства на Русском фронте. Писатель утверждает, что видел фотографию этого письма в Париже в 1934 году.

(86) 20 ноября (3 декабря) 1917 года Советская республика начала сепаратные переговоры о мире с Германией. Было подписано соглашение о перемирии, после чего начались долгие и исключительно трудные мирные переговоры. 3 марта 1917 года Брестский договор был подписан советской стороной. Договор, состоявший из 14 статей, был для России ужасен и сокрушителен: Россия теряла 1 млн. кв. м территорий, включая Украину, обязывалась демобилизовать армию и флот, устанавливались невыгодные для России таможенные тарифы в пользу Германии.

Этот договор был подписан Советской Россией в одностороннем порядке и вызвал взрыв негодования в странах Антанты. На Лондонской конференции 15 марта 1918 года было принято решение начать военную интервенцию в «Восточной России».

Брестский мир был аннулирован Советами после начала ноябрьской революции в Германии. Это было в 1918 году. Царская семья этого уже не застала.

(87) Рассказывает Александра Теглева, няня Царских детей:

«Первый комиссар, который появился у нас после большевистского переворота, был Яковлев. Его приезда ждали… я не видела свидания Яковлева с государем и государыней. Знаю же о цели прибытия Яковлева от детей. Они говорили мне, что Яковлев приехал из Москвы… и увозит куда-то государя, что с государем решила ехать и императрица. Дети передавали мне, как убеждение, что государя увозят в Москву. Императрица сильно убивалась… она плакала. Видно было, что не по себе и государю. Он сдерживался, но был бледен и молчалив».

Рассказывает Елизавета Эрсберг, помощница няни царских детей:

«Княжны передавали мне со слов, конечно, родителей, что Яковлев везет государя в Москву. И государь, и государыня, по словам детей, думали, что большевики хотят перевезти его в Москву, чтобы он заключил мирный договор с немцами. Из-за этого государыня и страдала. Она знала слабый характер государя. Алексей Николаевич болел. Значит, на государя там они могли подействовать в желательном для себя направлении, угрожая ему благополучием сына и оставшихся с ним. Вот почему государыня решила ехать сама».

Рассказывает Чарльз Сидней Гиббс, учитель царских детей:

«…я дежурил около Алексея Николаевича. Он был болен и очень страдал. Императрица обещала прийти к нему после завтрака. Он все звал: «Мама, мама». Он все ждал и ждал, а она не шла. Я вышел. Мне кто-то сказал, что государыня встревожена, что она потому не пришла, что встревожена, что увозят государя. Между 4 и 5 часами она пришла. Она была спокойна. Но на лице ее остались следы слез. Чтобы не беспокоить Алексея Николаевича, она стала рассказывать «с обыкновенными манерами», что государь должен уехать с ней, что с ними едет Мария Николаевна, а потом, когда Алексей Николаевич поправится, поедем и все мы. Мы все думали, что их везут или на восток, или в Москву».