Книга ПереКРЕСТок одиночества 4 - Руслан Алексеевич Михайлов

я бы и мальков тебе дотащил бы с радостью. Сам, думаю, понимаешь почему так важно, чтобы это изобилие прижилось не только в Пальмире или Бункере.

— Не класть все яйца в одну корзину?

— Именно так — подтвердил я — А насчет фермы твоей одинокой и почти монастырской — будем сооружать тебе что-то многоярусное. Понадобятся нам крепкие ветки и немало кирпичей. Еще бы проволоку или веревку покрепче метров так двадцать и…

— Все найдется — заверил меня старик и, спохватившись, указал на еще шипящую жареную рыбу — А это?

— Это я уже ел. Прямо вот вкусно было.

— Ну? Так чего отказываешься тогда раз прямо вот вкусно было? Надо ж продолжать!

— Крайне неверное утверждение — рассмеялся я — И даже опасное.

— Ты меня не путай, Охотник!

— Да никого я не путаю. Но предпочитаю по возможности придерживаться привычного рациона — примирительно улыбнулся я — Мне понадобилось немало дней, чтобы привыкнуть к постоянной диете из жирного иноземного мяса с добавлением холловской похлебки и терять или ослаблять этот крайне полезный навык я не хочу. И не буду.

— Так ты ж не одну рыбину приволок — Апостол все никак не мог взять в толк и никак не решался прикоснуться к безумно сильно и вкусно пахнущей рыбе — Ты ведь и для меня, и для себя.

— Ешь уже, пожалуйста — попросил я — А то на тебя глядеть больно.

— А вторую рыбину?

— Да заморозь ты ее уже! Завтра скушаешь!

— Если ты ради меня себе отказываешь, то…

Тяжело вздохнув, я пояснил:

— Мне нельзя баловать себя излишне. Не могу сказать за других, но вот я… таких как я баловать излишне нельзя. Плохо кончается.

— И чем же? Чем плохо побаловать себя?

— Потакание излишеству и баловству превращает деревенских в городских и причем навсегда — фыркнул я.

— Чего-чего?

— Да бабушка моя так говаривала. Нельзя мол потакать ни себе, ни другим. Плохо будет. Я вот как-то начал себя жалеть излишне. А жалость ведет к поблажкам и излишествам. А излишества приводят к одиночному ежедневному пьянству дома или за стойкой бара, к полному пренебрежению такому понятию как «завтра» и к слезливым воспоминаниям о том, как мускулистым, денежным и крутым я был когда-то — буркнул я и запрыгнул на заскрипевший турник — Воспринимай это как хочешь, оценивай как знаешь, можешь даже в чудики меня записать, но теперь я тот, кто с силой бьет себя по рукам, если они вдруг потянулись к чему-то незаслуженному или лишнему.

— Аскеза?

— Нет. Аскеза суровей. Я себе все же позволяю иногда чуток лишнего. Но тут главное следить за тем, чтобы «иногда» не превратилось во «всегда». Ешь рыбу, Апостол. Ешь… А потом займемся твоей фермой и долгими интересными разговорами…

— Вот это я с радостью!..

Апостол мужик запасливый. Поэтому, чтобы вместить пять длинных полок вдоль одной из кирпичных стен рухнувшего креста, сохранившей на себе следы аккуратной починки, нам пришлось перетащить немало барахла, большую его часть отправив в промерзлый ледяной тамбур. Потом мы принялись выкладывать столбики из кирпичей и отдельных кусочков, вставляя в отверстия концы крепких палок. Следом Андрей занялся сооружением хитрой «фирменной» замазки, должно превратить наше сооружение в монолит, но до этого мы совместными усилиями загнули несколько хитрых железных штуковин, пропустив их в пробитые в старой замазке дыры и сделав так, чтобы они удерживали все полки у стены. Меньше всего нам хотелось, чтобы вся эта конструкция вдруг обрушилась.

Убедившись, что чуть выпивший из своих драгоценных запасов старик закурил не менее драгоценную сигаретку и вполне справляется, я оделся потеплее и вышел на мороз, где принялся вырезать снежные блоки, подтаскивать их к старой двери и делать некое продолжение коридора. На это дело ушло несколько часов и заполз я внутрь полностью обессилен, но несказанно довольным — и работу выполнил и организм с нагрузкой вполне справился. С собой я притащил ведро вырубленной из-под снега почвы. Перекусив, я улегся и тут же отключился, в то время как продолжающий напевать Апостол уже колдовал над ассорти разложенных на полу мелочей, пытаясь сваять из всего этого хотя бы несколько достаточно крепких горшков. Я еще успел услышать его озадаченное бормотание на тему что же делать, если на самом деле таких размеров тыква вымахает и где тогда этого гиганта размещать…

Когда я покидал его одинокую обитель, он крепко сжал мне на прощание руку и, подтянув к себе, напомнил:

— Если не убить — то использовать хотят. Помни об этом, Охотник. Тут одно из двух.

— Да уж точно не забуду — хмыкнул я — Как забыть, если ты раз десять уже напомнил. Да и я тоже так думаю. Дам о себе знать как только смогу. Ты главное не рискуй зря, Андрей.

— А ты смотри не пропадай никуда.

— Постараюсь — кивнул я и за мной захлопнулась крепкая внутренняя дверь.

Поглубже натянув меховой капюшон, я проверил рюкзак с козырьком, некоторое время постоял в полной темноте, вглядываясь в подернутой снежной зыбкой пеленой черной пространство и, не уловив ничего опасного, убедившись, что сугробов непонятных рядом не прибавилось, ходко двинулся обратно к Убежищу…

**

Луковианцы смиренно и улыбчиво вошли через приоткрытую в стужу дверь, а не въехали на вездеходе в распахнутые врата. И в моих глазах это разом добавило им баллов — но не в доброте и чистоте помыслов, а в оценке их мудрости. Впрочем, я и не сомневался, что они поступят именно так, уже успев немного изучить эту тихую и внешне столь вежливую и добросердечную расу. Гостей встречало все Убежище — впервые на моей памяти был полон людьми не только Холл, но и Центр, равно как и ведущая вниз широкая лестница. Встретили их достаточно сердечно и более чем старомодно — накрытым для трапезы длинным общим столом, одним из трех вытянувшихся через весь Холл.

Сам я во встречающие лезть не стал и вообще не попался им на глаза, заняв наблюдательную позицию в монастырском углу, где с разрешения уселся на краю чужой койки и неспешно пил чай. Рядом со мной сидел улыбчивый иссушенный жизнью старик с длинной бородой, тоже прихлебывая из железной кружки и без особого интереса глядя выцветшими глазами на спины желающих поглядеть на гостей людей. Сквозь гомон и покашливание донеслись неразличимые слова сначала Михаила Даниловича, а затем зазвучал ответ одного из луковианцев. Судя по интонациям слова говорили теплые и сердечные. Мы не разобрали не слова, но когда «наши» всколыхнулись