Книга Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

журнал в сторону. Интервьюер расспрашивает Себастиана о его взглядах на женщин и любовь:

«Самая несексуальная женщина в мире?» – «Наверное, та, что говорит: “Я просто хочу помочь”».

Всё, с меня хватит. Отныне пусть каждый ведет себя как ему нравится. Если только впрямую не попросят о помощи, в противном случае мой кран с горячей водой будет закрыт. Но даже тогда я еще сто раз подумаю. Я больше не стану разглаживать морщины на лицах.

– Боже, да я ж его знаю! – вскрикивает Йетте и склоняется надо мной.

– Да, он довольно известен, – хмурым голосом отвечаю я.

– Да нет, я его по Вильсунду знаю, где росла.

Я откладываю журнал и смотрю ей прямо в глаза.

– Ты была в детском доме с Себастианом?

– Нет, я вместе с ним ходила в школу в Тистеде, и он с нами, другими, не очень-то и знаться хотел. «Если ты сегодня станешь скучищу наводить, я с тобой играть не буду», – так он говорил. И закрывался, точно мидия в ракушке. Если ты вел себя неуверенно, то, считай, проиграл. А ведь мы все такими иногда бываем, верно? – усмехается Йетте, заворачивает мои пряди в фольгу. – Ну то есть ведем себя как обыкновенные смертные.

Я выпрыгиваю из кресла и одаряю ее поцелуем. Была бы я Ольгой, облизала бы ей все лицо.

Последнее покушение

– У твоей бабушки дружок объявился, – сообщает медсестра, когда я прихожу в отделение для пациентов с ментальными расстройствами.

– У кого? У Вариньки? Вариньки Совальской?

– Да, я была на прогулке с нею и Йоргеном, нашим новым постояльцем из отделения «D», и они полюбили друг друга.

Как будто в этом нет ничего особенного!

– Мы им мороженое подали на террасе, и я ушла по своим делам, а когда вернулась, они уже держались за руки.

Я застываю, точно соляной столп. Полностью выпадаю в осадок. Да Варинька прокляла бы каждую минуту, проведенную рядом с ним, будь она в своем уме. Он же совсем не в ее вкусе, с этим шелковым платочком в нагрудном кармане и четко выговариваемыми гласными.

С другой стороны, будь она в здравом уме и твердой памяти, она бы с ходу его отвергла. А тут, перед тем как выпить на посошок, что-то такое в ней, видимо, всколыхнулось, ведь она тридцать семь лет провела, можно сказать, в одиночестве. Она не помнит, как Йоргена зовут, а он постоянно забывает номер ее палаты. Но в течение дня они так или иначе находят друг друга, и бабушка моя больше не убегает по ночам искать Вадима, свою маму, Ганнибала, Селесту или Санкт-Петербург.

Йорген – истинный джентльмен. Сестры и санитары рассказывают, что он часто сидит на диване с Варинькой, и она слегка прижимается к его плечу. Потом он нажимает тревожную кнопку, что висит у него на шее, и говорит разборчиво:

– Я хотел бы заказать два бутерброда с креветками и два бокала сухого белого вина. Благодарю!

Три месяца спустя после знакомства моей бабушки с Йоргеном под ее окном пробивается сквозь мерзлую землю росток зимней розы, и Варинька Совальская уходит из жизни.

Бог наконец-то поквитался с распиленной дамой. Он все-таки не стал дожидаться, пока ручей полностью высохнет.

* * *

Ольга отменяет выступление в La Bohème в Цюрихе и тем же вечером прилетает домой, чтобы помочь в подготовке похорон. Карл и Клодель и так уже находились со мной, а теперь носятся вокруг моей сестры, пока она достает из чемодана платье с зашитой в нем мышеловкой, а потом – Перлмана и Марию Каллас.

Позднее прибывает моя мать с размазанной по всему лицу косметикой. Она, видно, перестала наклоняться вперед, когда плачет. Председатель на месяц укатил в Японию, ну вот и славно. Уж очень редко мы теперь собираемся. Я имею в виду родных.

Мы разобрали все грязные Варинькины вещи, и тут вновь возникла русская книга об Анне Карениной. На сей раз она оказалась на комоде.

– Я страсть как любила, когда Варинька читала нам ее вслух, – улыбается Ольга и берет книгу в руки. Мать моя кивает и смотрит на нас так, будто над чем-то размышляет.

– Читать – это слишком сильно сказано… – начинает она.

– Что ты имеешь в виду? – Я гляжу на нее.

– Да Варинька вообще не умела читать! – бормочет моя мать.

Повисает тишина.

– Да нет же, умела! Она читала нам страницу за страницей, – раздраженно возражаю я.

– Вовсе нет… Она просто повторяла то, что ваша прабабка Эстер читала ей. Ей тогда девять лет было, и она какие-то небольшие кусочки запомнила. А все остальное – это ее фантазии.

Я поражена.

– А как же тогда с чужими письмами, которые вы переписывали? – спрашивает меня Ольга.

Я задумываюсь.

– Ну… если уж на то пошло, на самом деле это Грета читала их и писала, если в том была нужда, – отвечаю я. – А Варинька диктовала, что писать.

Мать моя смотрит на меня с недоумением. О том, что мы вскрывали чужие письма, она раньше не слышала.

– Эстер?! И это ты, такая милая, славная?

– Я тебе не славная и не милая, черт побери!

– Ладно. Уймитесь. Но когда вы с дедом узнали, что Варинька не умеет читать? – спрашивает Ольга.

– Деду, наверное, потребовалось несколько лет. В основном из-за языка. Варинька всегда как-то умела эту тему обойти или сделать вид, что газеты и большая литература – пустая трата времени.

Сарказм позволил ей перевести дыхание.

– А я обнаружила это, потому что в Варинькиной версии все время появлялся какой-то карлик, – продолжает моя мать. – И я потом, когда мы читали роман в школе, никак не могла его там отыскать.

Я с удивлением смотрю на нее.

– Это была наша с дедом большая тайна, и мы решили оставить ее при себе. Даже Вариньке ничего не сказали. Она, наверное, проклинала себя, что не умеет читать, но была слишком горда, чтобы признаться в этом. Вот и я только теперь, когда ее больше нет, решилась рассказать об этом.

– О каком таком карлике вы говорите? – спрашивает Карл.

– Это был знакомый Вариньки. Он родился таким, как тот мужчина в бассейне, – объясняю я.

– А их на самом деле много? Я же сказал, что не верю карликам.

Мать моя скоренько меняет тему:

– Папа ко мне прилетал сегодня ночью. Хотел утешить меня. А потом снова улетел. Прямо через закрытую дверь. Да, а еще у меня Шнапс был на прошлой неделе.

Мать моя нанизывает одно предложение на другое, не