Книга Между прочим… - Виктория Самойловна Токарева

пожала плечами и бровями, при этом развела руки в стороны. Жест недоумения.

Забегу на сутки вперед: семнадцатого июля в десять утра в аэропорту города Рима меня встречали переводчица и шофер из гаража Беттони. Федерико Феллини ждал дома. На час дня был назначен обед.

Самолет приземлился. Все вышли. Меня нет. Запросили «Аэрофлот»: такой на борту не было.

В иностранную комиссию полетел тревожный факс: «Куда подевалась синьора Токарева?» Получили ответ: «Синьора прилетит в другой день и другим рейсом, поскольку ей не смогли достать билет. Чао».

Валерио Беттони прочитал факс и спросил у переводчицы:

– Скажите, а Токарева писательница?

– Да, да, – заверила переводчица. – Известная писательница.

– А почему ей не достали билет? Так бывает?

– Значит, бывает.

– А как это возможно? – снова спросил адвокат.

Клаудия развела руками и пожала плечами.

Валерио Беттони снял трубку, позвонил Федерико и отменил обед. Русская задерживается. Ей не обеспечили билет.

– А синьора Виктория скритторе? – усомнился Феллини.

– Да, говорят, что известный писатель.

– Вы поздно сообщили?

– Нет. Я послал факс за полтора месяца.

– Тогда в чем дело?

Беттони пожал плечами и бровями и отвел одну руку в сторону. Другой он держал трубку.

Жест недоумения замкнулся.

Все люди всех национальностей недоумевают примерно одинаково. Хотя почему примерно? Совершенно одинаково.

Беттони положил трубку и посмотрел на переводчицу.

– Умом Россию не понять, – вспомнила переводчица.

– А чем понять? – спросил адвокат.

В этом месте, я думаю, все человечество может подняться со своих мест, пожать плечами и развести руки в стороны.

А теперь вернемся в иностранную комиссию.

Это длинное одноэтажное строение, покрашенное в желтый цвет. До революции здесь размещалась конюшня. Потом из каждого стойла сделали кабинеты. Кабинеты получились крошечные, как раз на одну лошадь. Для начальников убрали перегородки. Получилось пошире – на две и даже на три лошади, в зависимости от занимаемой должности.

В шестидесятые годы здесь размещалась редакция журнала «Юность». Отсюда, из этой точки, начинали свое восхождение Аксенов, Володарский, Фридрих Горенштейн – все те, кто и по сегодняшний день несут на себе русскую литературу в разных концах земли. Володарский в Москве, Горенштейн в Берлине, Вася Аксенов в Вашингтоне, Гладилин в Париже.

Весело было в «Юности» в хрущевскую оттепель.

Сейчас «Юность» выехала в просторное помещение на площади Маяковского. Что-то появилось новое (жилплощадь). А что-то ушло. А может быть, это ушло во мне.

В бывшую конюшню переехала иностранная комиссия.

Мы с Риммой вошли в стойло люкс, к заместителю начальника. (Начальник в отпуске.)

– Что же делать, – растерянно сказала я. – Меня будет встречать Федерико Феллини. Неудобно. Все-таки пожилой человек.

Как будто в этом дело. Пожилых много, а Феллини один.

– Да, конечно, – согласился заместитель и стал куда-то звонить, звать какую-то Люсеньку.

– Люсенька, – нежно сказал он. – Тут у нас писательница одна… На Рим… На завтра… А на послезавтра?

Заместитель поднял на меня глаза:

– В бизнес-классе полетите?

Я торопливо закивала головой.

– Полетит, куда денется. – Заместитель загадочно улыбался трубке, видимо, Люсенька сообщала что-то приятное, не имеющее ко мне никакого отношения.

Итак, я в Риме. В отеле «Бристоль». Я прибыла вечерним рейсом. Переводчица Клаудия приглашает меня в ресторан: легкий ужин, рыба и фрукты.

– А какая рыба? – спросила я.

– Сомон.

– А что это?

– По-вашему лосось.

– У нас его сколько угодно, – говорю я.

– У вас в консервах. А у нас сегодня утром из моря.

Можно, конечно, пойти поужинать, но у меня схватило сердце. Я глотаю таблетку (отечественную), ложусь на кровать, смотрю в потолок и жду, когда пройдет. Потолок безукоризненно белый.

Так лежать и ждать не обязательно в «Бристоле». Можно у себя дома. То же самое. Дома даже лучше.

Я отказываюсь от ужина. Бедная Клаудия вздыхает. Она ничего не ела весь день. Я достаю из сумки аэрофлотскую булочку и отдаю ей.

Так кончается первый вечер в Риме.

Утро следующего дня

Мы, я и Клаудия, отправляемся в офис Беттони. Офис – в центре Рима, занимает целый этаж большого старинного дома.

Чистота. Дисциплина. Все заняты и при этом спокойны (потому что заняты). Секретарши в шортах. Кондиционеры.

Считается (мы сами считаем), что русские разучились и не хотят работать. Это не так. Русские не хотят работать на чужого дядю. А на себя они будут работать. Если бы наши продавщицы и официантки получали западную зарплату, они улыбались бы и обслуживали, как на Западе.

К нам подошла секретарша по имени Марина и с улыбкой сообщила, что мы должны подождать десять минут, нас примет младший брат Валерио, Манфреди Беттони.

Мы с переводчицей мягко киваем: десять так десять, Манфреди так Манфреди. А где Валерио? Ведь был Валерио. Оказывается, узнав, что я опаздываю на 36 часов, он улетел в Бразилию к своему клиенту. У деловых людей Запада время – деньги. Он не может сидеть и ждать, пока Римма достанет мне билет.

Появляется Манфреди Беттони. Ему сорок лет. С челочкой. Тощенький. Улыбчивый. Очень симпатичный. Я дарю ему свою книгу на французском языке и говорю, что итальянская книга выйдет осенью. Манфреди с энтузиазмом ведет нас куда-то в конец этажа. Открывает дверь и вводит в квартиру. Это апартаменты его отца. За столом восседает жизнерадостный старикашка Беттони-старший, глава рода, основатель адвокатского клана.

У Жванецкого есть строчки: «Как страшно умирать, когда ты ничего не оставляешь своим детям».

Старшему Беттони не страшно. Он вспахал свое поле, и его дети начинают не с нуля.

Старикашка проявляет искренний интерес к моей книге и ко мне, стрекочет по-итальянски и улыбается искусственными зубами, похожими на клавиши пианино.

Я вообще заметила, что хорошо питающиеся люди доброжелательны. Видимо, они употребляют много витаминов, микроэлементов, в организме все сбалансировано и смазано, как в хорошей машине. Все крутится, ничего не цепляет и не скрипит. От этого хорошее настроение.

Мои соотечественники едят неграмотно, отравляют токсинами кровь, мозг, сосуды. Отсюда агрессия. А от человеческой агрессии, скопленной в одном месте, – стихийные бедствия. Недаром землетрясения случаются в зонах национальных конфликтов. Ненависть вспучивает землю. Земля реагирует вздрогом.

Но вернемся в Рим. Манфреди весь светится от удовольствия. Видимо, его ввели в заблуждение. Сказали, что я важная птица, и он рад находиться на одной территории с важной птицей. Я его не разубеждаю: пусть как хочет, так и думает. А потом – как знать? Может, я и в самом деле не лыком шита. Мы ведь так мало знаем о себе.

Манфреди предложил пообедать вместе, поскольку час дня – время обеденное.

Мы отправляемся в близлежащий ресторанчик. Жара. Асфальт пружинит под ногами. А