Книга Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева

две лошади.

Постепенно жизнь монастыря налаживалась, утрясалась. Каждый инок находил своё дело, своё место, приживался, обустраивался. Начали готовиться к зиме, запасали травы и коренья, малину и грибы, ставили печки, для этого даже наладили изготовление собственного кирпича.

На первые же скопленные деньги игумен, посовещавшись с советом старцев, купил у местного боярина Андрея Григорьева два села — Мечово и Новое в Рузском уезде. Заплатил за них тридцать рублей да мерина. Конечно, потребностей у монастыря ещё было немало: не хватало добротной одежды к зиме, нужны были колокола, пшеница, хорошие сани и телеги, да много чего. Но Иосиф думал о будущем, убеждал товарищей: будут села, будет и хлеб, и масло, и иной доход, жить сразу станет легче. Бедствовать и ждать подаяния, как советовал бескорыстный Нил Сорский, Иосиф не собирался. Он предпочитал сам крепко стоять на ногах, диктовать свою волю и князьям, и паломникам, в том числе и богатым, а не выпрашивать, заискивая, у них милостыню. Иосиф понимал свой грех перед Богом, гордыню, понимал и каялся, но отступать от своих принципов не хотел.

Пока что дела в обители складывались именно так, как он и мечтал в пору своих странствий. И тем не менее душу его точила какая-то неосознанная тревога, что-то тяготило и не давало покоя ни в дни напряжённого труда, ни в редкие минуты отдыха. Даже во время молитвы, в самые радостные моменты общения с Господом, порой налетала тень беспокойства и нарушала всё с трудом созданное гармоничное единство с Беспредельным. Наконец Иосиф не выдержал и обратился с молитвой ко Всевышнему: «Подскажи, чем нагрешил я, что делаю неправильно, за что караешь меня тревогой?» Он не получил скорого ответа, но не терял надежду, размышляя о причинах своего беспокойства, снова и снова обращаясь к Господу с просьбой подсказать, где совершил ошибку. Он даже прибегнул к молитве Афонских старцев, которой его научил когда-то Нил.

Ответ пришёл совсем неожиданно, когда он по традиции после утрени назначал послушание насельникам обители. Перед глазами его явился образ оставленной им полтора года назад Февронии, и отпечаталась чёткая мысль: отчего ты не узнаешь, что с ней? Он ясно понял, что именно этот вопрос давно тревожит его, не даёт покоя. Конечно, он сделал всё возможное, чтобы избыть свой грех, чтобы замолить его. Он почти добился своей цели, огромным физическим трудом и переутомлением воспитывая в себе бесстрастие, отдав все помыслы служению Спасителю. Однако ведь кроме греховной страсти существует ещё и ответственность за человека, которого ты, вольно или невольно поманив за собой, бросил, обманул. Что теперь с Февронией, как живёт она, жива ли? Не проклинает ли его? Не нуждается ли в чём? Может быть, это её укоряющая мысль доносится до него, лишает покоя?

Надо узнать о ней. Но как? Сам он не мог отправиться в Тверь. Он не боялся более соблазна, он знал, что устоит. Но он не мог рисковать быть узнанным ею, вновь тревожить её. А главное, он не мог оставить свой юный монастырь, который постоянно нуждался в пастыре, в его пригляде и наставлении. Что делать, как быть? Надо было довериться кому-то, открыть свой грех, чтобы послать в Тверь и узнать всё о Февронии. Пути в Тверь на перекладных — несколько дней. Надо найти причину, чтобы послать туда кого-либо из близких людей. Скорее всего брата Вассиана. А может быть, Герасима? В любом случае, народу в обители немного, каждый на виду, исчезновение любого инока сразу станет заметным. Значит, надо придумать причину, чтобы отослать кого-то из них, скорее, конечно, Вассиана, в Тверь.

Иосиф долго ни на что не решался, но случай помог ему. Рано утром в конце октября, когда уже опали почти все листья с деревьев и запахло первыми настоящими холодами, в обычный будний день во время утрени в монастырь неожиданно пожаловал сам монастырский покровитель князь Борис Васильевич Волоцкий. Он был встревожен, хмурил свои тонкие изогнутые брови на молодом ещё красивом лице. Дождавшись конца службы, подошёл к настоятелю:

— Благослови, отец, — склонился он к руке игумена.

Иосиф перекрестил его, прочёл краткую молитву. Участливо спросил:

— Чем озабочен, сын мой?

— Обещал я тебе, владыка, пожаловать земли для монастыря. Вот привёз грамоты тарханные, несудимые на три деревни: Спировскую, Ярцевскую и Руготинскую.

Князь достал из внутреннего кармана своего просторного кожуха, подбитого горностаем, два бумажных свитка и протянул игумену. Тот бережно принял дорогой подарок, слегка склонил свою голову, — чтобы и чести не ронять, и благодарность выразить. Но князь не обратил никакого внимания на выражение чувств игумена, его явно тревожили более важные заботы.

— Там я отметил, — продолжил он, — что передаю деревни в полную монастырскую собственность, наместники мои ездить туда больше не станут, вести все дела своих крестьян будешь сам или кому прикажешь.

Иосиф, сдерживая нетерпение, развернул один из свитков с пожалованием деревень Ярцевской и Руготинской, к тексту её была приложена чёрная восковая княжеская печать. Иосиф с трудом сдержал радостную улыбку: наконец-то монастырь получил первый настоящий дар — земли с крестьянами, а стало быть, дополнительный постоянный доход. Первая ласточка — великое дело! Молча поздравил себя: с почином! Дай Бог, не последний вклад!

— Земли даю, чтобы помолился за меня, владыка, — продолжил тем временем князь Борис, не замечая Иосифовых эмоций. — Отважились мы с братом Андреем Горяем на отчаянный поступок. Посоветоваться вот к тебе приехал, благословения получить.

Князь беседовал с Иосифом прямо в храме, куда то и дело заглядывали иноки и слуги князя, ожидавшие конца беседы. Рядом ходили чернецы, прибиравшие после службы храм, вольно-невольно прислушиваясь к беседе игумена с князем.

— Коли надо поговорить, пойдём в мою келью — там удобнее, — предложил Иосиф. — Я лишь на минуту задержусь.

Вышли на высокую паперть храма, Иосиф сделал несколько срочных распоряжений по поводу предстоящих на день работ в обители и пригласил гостя следовать за собой. Пути было — несколько десятков шагов. Иосиф во всём стремился к аскетизму — в одежде, в питании, работе, режиме жизни. Но на келью он не пожалел ни сил, ни времени: тут он собирался провести вторую половину своей жизни и много работать, потому постарался сделать её поудобнее. Домик его стоял на подклетях, был хорошо утеплён, имел просторные сени, удобную большую печь, светлую переднюю комнату. Пока что в ней стояли лишь стол, отцовский ещё сундук да лавки, висели несколько прибитых прямо к стенам деревянных полок. Однако Иосиф