Книга Слово о солдате - Вера Михайловна Инбер

окна госпиталя на зубчатую кромку заснеженных перевалов, на маленький городок, выросший в речной долине, на дымящийся от пыли серый тракт, убегавший в глубь гор. Почему-то ярко вспоминались днепровские пороги и родное село на обрывистом берегу, беленькая хатка, сад, идущий к Днепру, и палисадник… Жена стояла тогда у плетня с затуманенными от слез глазами и держала на руках полуторагодовалую дочку Ганночку… Так он оставил их, уходя на фронт три с лишним года назад. Где теперь они?

— О чем задумались, товарищ Чубенко? — услышал Василий знакомый женский голос.

К нему подошла доктор Нина Григорьевна Габрелидзе, молодая смуглолицая женщина.

— Любуюсь вашей страной, — ответил Чубенко. — Еду снова на фронт. И, как видите, бодр и здоров вполне.

— А счастливы?

— Как вам сказать? — усмехнулся Чубенко. — Счастье для меня сейчас там, где гремят орудия.

— А я хочу, чтобы вы были счастливы и у нас, в Грузии. Приходите сегодня к нам на ужин.

— Я бы рад, но уже собрался в путь… И знаете: издавна говорится, что дорога приносит путнику счастье.

— А вы все-таки останьтесь на один вечерок.

И Чубенко остался.

Когда он отыскал в темноте увитое виноградными лозами крылечко, гостей в доме еще не было. Нина Григорьевна радушно встретила его, усадила за стол, на котором уже горками возвышались в вазах свежие фрукты. Говорили о фронте, о семьях, о тех, кого унесла война. Нина Григорьевна показала фотографию мужа. Пожилой майор с красивым и мужественным лицом смотрел из-под заснеженных сосен по-военному строго.

— И у меня горе, — сказала она. — В прошлом году я узнала, что Иван Тариелович погиб под Ленинградом.

Потом Нина Григорьевна повела гостя в детскую комнату. В полумраке стояли три кроватки, и бледные очертания детских ручонок белели на темных стеганых одеяльцах.

Две девочки даже во сне были так похожи на мать, что Чубенко невольно улыбнулся и посмотрел на Нину Григорьевну. Третья девочка, лет четырех-пяти, была удивительно беленькая, и косички ее, разметанные по подушке, точно серебрились при свете лампы. У нее был чуть вздернутый кверху носик, розовое личико, и припухшие от сна губки образовали обиженную гримаску. Чубенко вспомнил свою дочку и загрустил…

Собрались гости, уже произнесено было немало здравиц, когда Чубенко, сидевший рядом с хозяйкой, воспользовался застольным шумом и спросил:

— А белокурая девочка тоже ваша?

— Нет, что вы! Это сиротка войны, — ответила Нина Григорьевна. — Но теперь она тоже моя.

— А как ее зовут?

— Лилико.

До утра не мог заснуть в этот вечер Василий Чубенко, и девочка Лилико стояла перед его глазами.

А собираясь в дорогу, он вдруг так страстно захотел увидеть Лилико, что, нарушив госпитальные порядки, не дождавшись завтрака, побежал к Нине Григорьевне.

— Извините меня, — сказал он, волнуясь. — Я пришел еще раз поглядеть на ваших детей.

— Я очень рада, что вы заглянули к нам. Но только не расспрашивайте ни о чем Лилико, — попросила женщина. — Она уже привыкла к нашей семье и вряд ли помнит сейчас, как она к нам попала… Если хотите, я расскажу вам сама… Это было в ту осень, когда наши войска отступали к Кавказу. По дороге ехали раненые бойцы. Я увидела ребенка возле лежавшего на возу раненого лейтенанта и взяла эту девочку к себе. Лейтенант не мог говорить, он написал записку… Вот и вся история.

Нина Григорьевна вышла в другую комнату и, вернувшись, подала Чубенко полустертый листок. Чубенко прочел: «Любите и берегите эту крошку. У нее нет матери, а отец ее Василий Чубенко сражается за нашу Родину. Лейтенант Стародубцев».

— Стародубцев! Ваня! Друг! — вскрикнул побледневший Чубенко. — Раненый… А Анюта? Значит, Анюта моя погибла?.. А это? Что ж это? — моя Ганночка?.. Где же она? Дайте мне на нее посмотреть!

Он бросился в детскую,

В детской девочек не было. Он увидел их в палисаднике. Белокурая девочка сидела на клумбе и сосредоточенно насыпала в ведро песок. Ничего не помня, опрокинув на ходу два стула, Чубенко выбежал в палисадник и схватил на руки испуганно глядевшего на него ребенка.

— Я боялась сказать вам об этом раньше, — смущенно и радостно говорила Нина Григорьевна. — Я боялась, что имя и фамилия ваши — случайное совпадение. Но дочку я вам сейчас не отдам. Пусть ее маленькое детское счастье будет освещать вам дорогу к победе…

А Василий Чубенко сильными, загрубелыми на войне руками неловко прижимал к себе хрупкое родное тельце ребенка и пересохшими губами шептал:

— Ганнуля… дочка моя… я твой отец… скажи: папа, папа…

Это были затаенные в глубине его сердца, но никогда не забываемые слова.

Вера Михайловна Инбер

Из ленинградских дневников

В Ленинграде, во время блокады, я изо дня в день вела дневник. Здесь даны отрывки из этого дневника: поездка с делегацией на фронт, прорыв блокады и полное уничтожение блокадного кольца. Все это чисто «военные», фронтовые записи. Но, впрочем, разве весь Ленинград не был в то время фронтом? Город был крепостью, а ленинградцы — его гарнизоном.

23 февраля 1942 года,

День Красной Армии.

ГОРОХОВЕЦ (Ленинградский фронт).

Снега, снега. Пишу в Гороховце, в политотделе армии генерала Федюнинского.

Над домиком, в бездонном морозном небе — слабый гул мотора и блестящая точка самолета. Мне объяснили, что это «Адольф летает». Звук зениток здесь иной, чем у нас, в Ленинграде, среди высоких домов.

Уже отъезжая, мы узнали, куда именно мы едем. Оказалось — через Ладогу, за блокадное кольцо, за 200 километров от Ленинграда.

Мы везли на фронт подарки: пять автоматов, изготовленных вручную (тока нет), с надписью на ложе: «Лучшему истребителю немецких оккупантов», маскировочные халаты, бритвенные приборы, табак, кожаные и меховые перчатки, сумки для командного состава, носовые платки, гитары и мандолины.

Лично Федюнинскому везли кожаную шкатулку для табака. От разных районов города подарки были разные. Но наказ от всех был один — прорвать кольцо блокады.

Труд ладожских шоферов — святой труд.

Достаточно взглянуть на дорогу. На эту избитую, истерзанную, ни днем ни ночью не ведающую покоя дорогу. Ее снег превращен в песок. И всюду, в ухабах, выбоинах, колеях, ямах, канавах, колдобинах и воронках, лежат мертвые машины и части машин.

А ведь эту дорогу под снарядами и бомбами ладожские шоферы ежедневно пересекают четыре раза. Ведь это для них повсюду алые надписи на щитах: «Водитель, сделал ли ты сегодня два рейса?» И водитель делает эти два рейса.

Сейчас едем к артиллеристам. Увозим с собою только что вышедший номер дивизионной газеты «В решающий бой», где напечатан