Книга Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд

Джозайя Веджвуд описывал состояние гончарных мастерских после того, как он «колонизировал» окрестности. В небольшом памфлете «Обращение к молодым обитателям гончарен» (An Address to the Young Inhabitants of the Pottery) он воспевал новые условия, в которых «рабочие зарабатывали в два раза больше, чем прежде, дома были новыми и удобными, а земли, дороги и прочая инфраструктура демонстрировали явные признаки стремительных и приятных улучшений… Родоначальницей этих счастливых перемен была промышленность». Уильям Рэдклифф, автор книги «Происхождение новой системы производства» (Origin of the New System of Manufacture, 1828), в радужных красках описывает ткачей, находившихся под покровительством и контролем хлопкового фабриканта Сэмюэла Олдноу. Рэдклифф упоминает «чистые и аккуратные домики с маленькими садиками, все члены семьи хорошо одеты, а у каждого мужчины – карманные часы…».

Разумеется, существуют свидетельства, которые рисуют совершенно иную картину. Хирург, к которому обратились с просьбой отобрать рабочих во флот, писал: «Механики, как правило, ниже ростом, слабее и в целом имеют плохие физические показатели. Многие из тех, кто прошел осмотр, имеют искривления позвоночника, в том числе грудного отдела, что свидетельствует о неподвижном положении тела в ограниченном пространстве во время работы». Риск развития заболеваний и недугов был огромен. Гончары Стаффордшира, мужчины и мальчики, которые, по мнению Веджвуда, должны были быть безоблачно счастливы, часто работали по 12 часов при температуре 100 °F (почти 38 °C). Шлифовальщики вилок из Шеффилда во время работы дышали каменной и металлической пылью – легочные заболевания в таких условиях были повальным явлением. Паяльщики, постоянно имевшие дело со свинцом, медленно, но верно отравляли свой организм токсичными парами. Шляпники, использовавшие для работы ртуть, страдали неврастенией. У рабочих хлопкопрядильных фабрик развивался биссоноз – легочный аллергоз, который возникает как реакция на хлопковую пыль. Кожевенники умирали от сибирской язвы и легочных заболеваний, которые, как правило, поражали и тех, кто работал с шерстью. Сидероз точильщиков и «локоть каменщиков», сидероз гончаров и пневмокониоз шахтеров – лишь неполный список профессиональных заболеваний, которые подрывали здоровье фабричных рабочих. Портные и швеи часто теряли зрение. В 1842 году средняя продолжительность жизни рабочего из Манчестера составляла всего 17 лет, а из Лидса – 19 лет.

Промышленный прогресс и несчастья были неразлучны. Врач и ученый, изучавший естественную историю, Уильям Джордж Мэтон, побывав на производстве меди, писал в своем путевом журнале, что «некоторые несчастные, разливавшие расплавленный в печи металл в формы, скорее напоминали ходячих мертвецов, нежели живых людей».

«Жертвами» промышленности становились и по другим причинам. Ткачи из Ланкашира и других мест, которые работали на ручных ткацких станках, потеряли работу, поскольку с внедрением новых технологий их навыки оказались никому не нужны; в описании ткацких поселений Ангуса Рича говорилось, что их жители «представляли жалкое и безнадежное зрелище». Тяжело приходилось и крестьянам на юге страны, которые прежде могли увеличить свой доход, работая на предприятиях в зимнее время, однако вскоре потеряли эту возможность, когда фабрики на юге закрылись. Сказывались и изменения в сельском хозяйстве, которые способствовали большему огораживанию и более научному подходу к использованию земли.

Доставалось и детям. Те, кто трудился на фабриках и заводах, страдали от крайнего истощения, утомления и деформации тела. Известный историк и эксперт в этом вопросе Фридрих Энгельс так описывал состояние детей: «…боли в спине, бедрах и ногах, отеки в суставах, варикоз и постоянные обширные язвы на голенях и икрах». И если Энгельс кому-то кажется не вполне достоверным источником, мы можем найти подтверждение его слов у доктора из Манчестера, который писал: «Я стоял на Оксфорд-роуд в Манчестере и наблюдал за потоком рабочих, покидавших завод в полдень. Дети почти сплошь выглядели хворыми и хилыми, были небольшого роста, шли босиком в плохонькой одежде. Многим было не больше семи лет. Мужчины, как правило в возрасте от 16 до 24 лет, а иные совсем без возраста, как и дети, казались бледными и худыми… это было удручающее зрелище».

Именно по детям можно было судить о промышленной системе страны. Дитя фабрики и его жизнь стали своеобразным символом эпохи. Рабочий по имени Чарльз Абердин, который начал работать, еще будучи ребенком, рассказывал комитету: «На моих глазах нация мельчала: у меня самого было семеро детей, из которых ни один не прожил и шести недель; моя жена, как, впрочем, и я, имеет слабое здоровье; эта миниатюрная женщина работала на фабрике с самого детства, начав трудиться в еще более раннем возрасте, чем я».

Однако выгоды детского труда казались слишком значительными, чтобы от него отказываться. В конце концов, еще до возникновения фабрик и заводов дети сызмальства работали в полях, мастерских и на домашнем хозяйстве. Тяжелый труд не был им в новинку. Считалось, что он оказывает благотворное влияние, прививая послушание и дисциплину. Кроме того, дети вносили свой вклад в семейный бюджет. Детский труд был выгоден государству и обладал бесконечными преимуществами для самих бедняков. Во время путешествий по стране Дефо писал, что в Норидже «едва ли найдется ребенок старше пяти лет, который бы не работал». Как гласила поговорка тех мест, «лентяя заставит работать дьявол». Говоря про Норидж, Дефо отмечал, что «дети в возрасте четырех или пяти лет уже могли самостоятельно зарабатывать себе на хлеб». В 1796 году Питт заявил в палате общин: «Наш опыт уже наглядно доказал, сколького можно достичь, используя детский труд». Неудивительно, что эксплуатация даже очень маленьких детей не вызывала протестов; никто не испытывал по этому поводу праведного гнева. Детский труд позволял сдерживать рост зарплат. Работавшие дети поддерживали семьи. Что в этом плохого?

В крупных приходах Лондона было принято отправлять детей из бедных семей на содержание собственникам хлопкопрядильных фабрик в Ланкашире и Йоркшире, фабриканты в этом случае охотно шли навстречу, поскольку получали скидку при уплате налога в пользу бедных. Тем временем детей отправляли целыми вагонами. Нищих детей забирали из работных домов Лондона и Вестминстера и целыми группами отправляли на север. Один лондонский приход заключил с владельцем завода в Ланкашире выгодную сделку, договорившись отправить одного слабоумного ребенка вместе с двадцатью здоровыми. При этом было совершенно непонятно, кто кому платит. Вначале власти назначали фабрикантам номинальную сумму за то, что те брали детей на попечение, освобождая государство от лишнего бремени, однако многие владельцы фабрик неоднократно сообщали о том, что это они платили приходам за детей, чей труд по сути можно считать рабским.

У родителей в этом вопросе права голоса не было, поскольку они сами, как правило, получали пособие по бедности от прихода. Детей тем временем отправляли на фабрики, заботясь о них не больше, чем о рабах, перевозимых в Вест-Индию. Когда один рабовладелец из тех мест услышал, что дети на хлопкопрядильной фабрике работали с пяти утра до семи вечера, он заметил: «Мы в Вест-Индии никогда не думали, что люди могут быть настолько жестокими». Детей привлекали к работе даже по ночам, когда спрос на продукцию был особенно высок.