Книга Двойное дно - Виктор Топоров

Отвергни поэтому обвинение в соучастии во всемирном жидомасонском заговоре. Ты о нем ничего не знаешь. Ты даже газеты, талдычащие об этом ежедневно, брезгуешь или боишься читать. Отвергни обвинение в еврейском иге 1917–1937-го — такого ига не было. Хотя об исключительном еврейском преобладании в карательной и пропагандистской системах самореализующейся Утопии тоже не забывай. Что же касается еврейских бед и обид, то, претерпевая их, задумайся о том, в какой мере являешься не только объектом юдофобии, но и ее причиной.

«Ненавидят меня как раз за то и только за то, что я еврей», — возразят мне и будут в известном смысле правы. Но только в известном смысле. Потому что, как сама «фобия» играет всеми цветами радуги, так широким многокрасочным веером раскрываются и ее причины. Удивительно, но факт: при хваленой еврейской осмотрительности (и предусмотрительности) профилактика антисемитизма играет в национальном поведении просто-напросто ничтожную роль. Особенно это стало заметно в последние годы, когда препоны негласного государственного антисемитизма отпали, а за деньги стало возможно купить все что угодно. В том числе и хасидский праздник в Кремле. В том числе и эфирное время на телевидении, а затем — и само телевидение. Оскорбительное словечко «Тел-Авидение» появилось не на пустом месте.

Продолжим, однако, исторический экскурс. В двадцатыетридцатые одновременно и параллельно шли два процесса: бурная ассимиляция (обрусение) недавнего местечкового еврейства и постепенный захват ассимилировавшимися еще до революции евреями обеих столиц ключевых позиций в науке и в культуре, то есть смена интеллектуальных элит. Эмиграция значительной части интеллектуалов, личные и сословные репрессии против дворянства и духовенства, а затем и против купечества, самым безжалостным, хотя и естественно революционным образом расчищали дорогу этим — напомню, самым талантливым — представителям российского еврейства. (Аналогичным и столь же безжалостным образом кадровая «чистка» руководства Красной Армии, проводившаяся под антитроцкистскими лозунгами и имевшая выраженно юдофобский характер, расчистила дорогу талантливым полководцам Великой Отечественной.) Неоспоримая забота Сталина о «советской» культурной элите (не мешавшая ему, впрочем, время от времени обрушивать кровавые репрессии и на нее) выразилась, в частности, и в эвакуации ее в годы войны. Что, в первую очередь, и породило миф о «ташкентских вояках». И, конечно, страх перед гитлеровским геноцидом заставил обрусевших было советских евреев с новой остротой осознать свою национальную уязвимость, а значит, и национальную идентичность. А массовые расправы нацистов с евреями, оставшимися на оккупированных территориях (во многом это географически совпало с былой чертой оседлости — так была подведена кровавая черта под судьбой остатков местечкового еврейства), порождали ответную ненависть, аккумулировавшуюся в действиях и призывах Еврейского антифашистского комитета. И, кроме того, расистский характер Холокоста заставил российских евреев ощутить забытое (или не существовавшее вовсе) национальное единство с восточно- и западноевропейскими евреями.

В условиях далеко зашедшего обрусения это могло означать только одно: двойную лояльность — и своему государству, и мировому еврейству, — отказа от которой потребовал у западноевропейских евреев еще Наполеон. По существу российские евреи — пройдя через стадии национального бытия как отдельного народа в черте оседлости и стремительного обрусения в пореволюционные годы — впервые ощутили сопричастность мировому еврейству именно в военное лихолетье. И, чуткий к подобного рода аномалиям и к потенциальным опасностям, с ними связанным, Сталин развязал антисемитскую кампанию, которая должна была увенчаться депортацией российских евреев из центральных районов страны.

(Не оправдывая тирана и совершенных им злодеяний, важно понять его логику. Вспомним, что Сталин стремился не к национальной, а к идейной однородности общества. Отсюда — и безжалостность по отношению к вернувшимся из плена воинам Красной Армии и к перемещенным лицам. Явлением того же порядка стали и сталинские репрессии против евреев: Сталин усомнился в лояльности советского еврейства, вновь превратившегося именно в еврейство; он не наказывал евреев за «измену», а предотвращал измену эвентуальную. Последней каплей стало, возможно, требование Еврейского антифашистского комитета отдать евреям Крым: тем самым евреи отказывались от предписанного им и в действительности имевшего место обрусения.)

В хрущевские годы негласная политика государственного антисемитизма приобрела довольно отчетливые очертания. Евреи (теперь уже и «паспортные», и «анкетные») были отлучены от партийной и советской работы, от генеральских чинов в армии и соответствующих генеральских по статусу должностей в народном хозяйстве, в науке и в культуре (хотя всюду, впрочем, имелись определенные исключения из общего правила: барьер оказывался преодолим, но преодолим только в одиночку), ограничен был и прием абитуриентов еврейского происхождения в самые престижные вузы. Эта дискриминация, сама по себе не слишком существенная, тем не менее извне (но и изнутри тоже) цементировала советское еврейство, равно как и канализировала его деловую и творческую активность. Зажимали, правда (в ретроспективе это видно особенно ясно), не столько еврейский талант, сколько крепкую еврейскую посредственность. В литературе, например, магистральными жанрами которой традиционно считались проза и поэзия, евреи преобладали в маргинальных жанрах — детской литературы, художественного перевода, научной публицистики, и так далее. Осознав «потолок роста», предписанный дискриминацией, евреи устремились в сферы деятельности, в которых ценилось конкретное умение — музыка, шахматы, медицина, образование и, традиционно, торговля. Национальных ограничений не знала, естественно, и зародившаяся тогда же теневая экономика. Это было, уточню, уже обрусевшее, арелигиозное, этнически смешанное еврейство; сами по себе ограничения, с которыми оно сталкивалось, равно как и проявления бытового антисемитизма, служили едва ли не единственными сплачивающими — уже не нацию, а прослойку — факторами. Однако обратная связь юдофобии срабатывала и тут, приводя порой к весьма курьезным феноменам.

Возьмем такой не слишком типичный пример, как еврейская служба на офицерских должностях в Советской Армии. Здесь еврейская «взаимовыручка слабых», оборачивающаяся в иных областях мафиозностью, по понятным причинам отсутствовала. Стандартная карьера еврея в армии заканчивалась в подполковничьем звании с увольнением в запас в чине полковника (любопытно, что в царской армии мой прадед-выкрест дослужился до полковника, а генерала получил также при увольнении). Но и для этого офицеру из евреев следовало сперва потрудиться. Когда его сверстников, не отягощенных «пятым пунктом» (или соответствующими анкетными подозрениями), производили, допустим, из старлеев в капитаны, он засиживался в старлеях, волей-неволей становясь самым опытным и, возможно, самым лучшим из них. Став наконец (с опозданием по сравнению со сверстниками) капитаном, попадал в точно такое же положение и в этом чине. С одной стороны, перманентное «опоздание на чин» не могло не злить и не унижать самого еврея, справедливо воспринимавшего это как проявление дискриминации. С другой, засиживаясь в каждом очередном чине, он проникался высокомерным превосходством к равным по званию, что вызывало, соответственно, негативную реакцию уже у них. Обратная связь здесь порой приводила к кумулятивному — взрывному — эффекту.