Книга Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

В XIX веке богатство все еще вело к богатству, и главы семейств старались передать всем своим детям по меньшей мере столько же, сколько сами унаследовали от отцов. Время шло, налоги росли, и эта задача становилась все труднее. Состояния начали истончаться, а в отдельных случаях и вовсе сходили на нет. Тут и там среди ветшающих террас Западного Хемпстеда или Северного Кенсингтона, в комнатах, похожих на захламленные антикварные лавки, можно найти пыльных старушек с известными фамилиями, которые цепляются за своих предков с отчаянием, смешанным с гордостью.

Другой причиной сокращения богатства были изменения в структуре профессиональных занятий Родни. К концу прошлого века, когда для евреев открылись университеты и новые возможности, сыновья банкиров и брокеров уже не хотели довольствоваться ролями брокеров и банкиров. Одни стали учеными, государственными деятелями, писателями, занимались общественным трудом, то есть расточали, а не копили, а другие, даже имея высокое положение и большие доходы в профессиональных занятиях, даже близко не подходили к тому, что могли бы зарабатывать в банках и на бирже. Они выбрали достаток, а не изобилие. Так, листая страницы книг Франклина и Харта, находишь огромное разнообразие талантов, достижений и умений, порой довольно редких. Одна дама, например, была «заводчицей призовых коз и домашней птицы», другая попроще – донором крови, и она до сих пор довольна жизнью и не сидит на месте, хотя уже пребывает в таком возрасте, когда всю свою кровь ей следует оставить при себе.

Хорошо представлены среди них коммерция и промышленность, что неудивительно. Можно встретить Глюкштейна из династии Салмон-Глюкштейн, чьи деловые интересы включают несколько крупных гостиниц в Вест-Энде, кейтеринговую группу Дж. Лайонса, сеть баров Уимпи, несколько Ван ден Бергов из концерна Unilever, несколько Сэмюэлов из группы ювелирных фирм H. Samuel; а несколько Коэнов из Ливерпуля, основавших сеть универмагов Lewis, приехали на юг и поглотили концерн Selfridge, после чего ее поглотил концерн Clore.

Но среди них встречаются и совсем чужаки: несколько художников, актриса Рейчел Герни, дочь заместителя директора Итона. Ее матерью была покойная Айрин Шаррер, концертирующая пианистка, в свою очередь дальняя родственница покойной Гарриет Коэн.

Мать мисс Коэн, внучка Уолтера Сэмюэла из Ливерпуля, сама была знаменитейшей пианисткой. Ее отец Джозеф Вулф Коэн был бухгалтером по профессии и несостоявшимся музыкантом. Позднее он сменил имя на Серни, но его дочь осталась Коэн.

Мисс Коэн родилась 1895 году и стала одной из самых одаренных представительниц английской фортепианной музыки. Она часто включала в своей репертуар сочинения Воэна Уильямса и Арнольда Бакса, хотя и не менее привольно ощущала себя с Дебюсси и Бахом. В 1936 году она получила орден Британской империи за свой вклад в британскую музыкальную культуру. Это была красивая женщина, всегда элегантно одетая и эффектная, и на ее концертах поклонники дрались за место в первых рядах, чтобы не только слышать ее, но и видеть. Она дружила со множеством людей из множества сфер жизни, среди них были Элгар, Бернард Шоу, Арнольд Беннет и Рамси Макдональд[85]. В 1948 году травма правой руки серьезно подорвала ее концертную деятельность, а в 1960 году, перенеся две операции на глазах, она в конце концов прекратила выступления. Семь лет спустя ее не стало.

Среди этих дальних ветвей встречаются и активные феминистки, как в дни борьбы за избирательное право для женщин, так и позднее. В первые ряды феминистского движения вышла покойная Ева Хаббэк, дочь сэра Майера Спилмана. Ее мать Гертруда была дочерью Джорджа Рафаэля, лондонского банкира сефардского происхождения, чья семья приехала в Англию из Голландии в XVIII веке. Спилманы прибыли из Польши уже позднее. У Рафаэлей был прекрасный особняк на Портленд-Плейс и загородный дом в Касл-Хилл возле Виндзора. Дочь Евы в проникнутых любовью мемуарах рассказывает о счастливых днях в Касл-Хилл: «Рождество было сказочным праздником… Рождественская елка до самого потолка, фонарики, развешанные вокруг озера для катания на коньках, сани, увитые еловыми ветками, огромная индейка и изумительные подарки. Она старалась всю жизнь поддерживать эту рождественскую традицию у себя в семье в свойственной ей более скромной манере. Как странно, что эту традицию она унаследовала от еврейских дедушки и бабушки.»

В то же время, вспоминает ее дочь, «ее внимательно воспитывали в еврейской вере, и отчасти именно это было основой того строгого морального кодекса, который она сохраняла до последних дней».

Ева учила иврит и регулярно посещала Новую Западную синагогу. Ее послали учиться в респектабельную, но не очень чопорную школу-интернат в Саутволде, а оттуда доучиваться в Париж, где ей преподавали обычные предметы плюс некую дисциплину под названием «Салон», иными словами, навыки светского общения, но она поняла, что танцы у нее не выходят, «просто хоть убейся», да и другие таланты, ожидаемые от молодой хозяйки дома во времена короля Эдуарда, не слишком интересовали ее. В 1904 году, когда ей было семнадцать, она объявила, что поедет учиться в Кембридж.

Не за тем родители посылали ее во французскую школу. Сама идея, что девушка из хорошей семьи поступит на курс долгого и серьезного обучения, пока еще не была общепринятой, а Спилманы так и вовсе находили ее неприемлемой. Но Ева стояла на своем. И поехала в Кембридж.

До той поры Ева почти исключительно общалась в пределах еврейской общины, среди девушек из состоятельных семей с ограниченными интересами, мечтавших, об ухаживаниях, о том, как они выйдут замуж, будут жить в доме с красивой террасой в Бейсуотере и нарожают детей. Кембридж открыл перед ней новый мир, новые возможности, новых друзей с другими интересами. Она происходила из семьи, где было сильно сознание ответственности перед обществом. Отец Евы не жалел времени и денег на помощь молодым людям, но благотворительность в стиле Мокатты, которой занималась ее семья, уже уходила в прошлое, и Ева, блестящая студентка экономического факультета, стала задумываться: а может быть, что-то не так с обществом, если в нем столь многие зависят от милости столь немногих. И она примкнула к фабианцам[86].

В Кембридже она познакомилась с Биллом Хаббэком, специалистом по античной филологии из Ливерпуля, крупным, энергичным человеком, опытным спортсменом и альпинистом, шумным, добродушным и, несмотря на внешнее впечатление легкомыслия, блестящим ученым. Ева бывала порой излишне серьезной, с излишне обостренным сознанием общественного долга. Билл часто подшучивал над ней, но она приняла от него то, что отвергала у всех остальных. В июне 1910 года они обручились.

Помолвка вызвала некоторый шок в обеих семьях, ведь в то время как Спилманы были истовыми иудеями, Хаббэки – такими же истовыми христианами со связями в церкви. Старший, Хаббэк, заявил, что подобный брак, насколько ему известно, неслыханное дело у них в роду. А Филип Уэйли, один из любимых дядьев Евы, написал ей ласковое, но горькое письмо: «…Ты же не будешь против, если я скажу, как меня искренне огорчает, что твой выбор не пал на человека из нашей среды; ты знаешь, мои взгляды на религиозные и социальные вопросы до крайности либеральны, но я до глубины души сожалею, что ты будешь потеряна для иудаизма, тем более что, насколько я знаю, это не может не причинять и причиняет огромные муки и горе твоим родителям, в чьем сердце религия в ее лучшем и самом широком смысле стоит сразу же после их преданности и любви к детям».