Книга Хтонь. Зверь из бездны - Руслан Ерофеев

Старуха более не спорила и, поджав от скупости морщинистые губы, отсчитала полагающиеся Крысомордому ливры. Затем выпроводила его во двор замка, а сама кивнула Жану на груду оставленного торговцем добра. Тот вздохнул и взвалил себе на плечо один из бочонков.

– У его светлости деньжат куры не клюют, – шамкала старуха, ковыляя по темным замковым переходам так споро, что отягощенный своей ношей Жан едва за ней поспевал. – Маршал де Ре не скупится на расходы, уж чего-чего, а ентого у него не отнять! Швыряется ливрами туды-сюды, словно дурачок камушками! А все из-за кого? Да из-за этого проклятого минорита[77], свалился он на нашу голову, как помет из-под вороньего хвоста! И то ему надобно, и это, и побольше, да все заморский товар требует, а нашенским брезгует! Виданное ли дело, чтоб заместо волчьих зубов, кои во всяко-различные снадобья еще моя бабка испокон веков добавляла в растертом виде, пихать какие-то акульи?! И что это за акула такая, никому не ведомо! И где обитает она, тоже никто не знает – то ли в лесах, то ли в горной местности. Большая, похоже, зверюга, не меньше нашего медведя! Самому Франческо, поди, неведомо, как она выглядит, а все ж подавай ему ейные зубы!

Жан, семеня за поспешавшей бабкой, опасливо обогнул виселицу, на которой болтался, дергая тощими конечностями, простолюдин, чем-то не угодивший барону. Палач, держась за верхнюю перекладину, взгромоздился ногами на плечи висельника, из христианского милосердия помогая тому поскорей доудавиться.

– Это вы о ком, тетушка? – отважился спросить мальчик, пыхтя под тяжестью бочонка.

– Да известно об ком, милок! – злобно проворчала бабка Меффрэ. – Об ентом проклятом минорите, Франческо Прелати! И как только удалось чертову монаху обольстить нашего барона, ума не приложу! Не обошлось здесь без колдовства, чует мое сердце! Пришел к нам из Ареццо, откудова, по слухам, изгнали его за некромантию да содомский грех – так, мать честная, в чем только душа держалась! Голодный, оборванный, весь в парше! А сейчас, гляди-ко, как раздобрел – генуэзский бархат на пузе расползается! Прорех наделал и шелку туда подложил, дабы чрево свое непомерное в пурпуэн[78] втиснуть. И ведь как ловко, паскудник, втерся к сеньору в доверие! Всех нашенских знахарей да алхимиков отодвинул, скнипа италийская! Прямо-таки очаровал его светлость своими фокусами! Я, говорит, не шарлатан какой-нибудь вроде тех деревенских бабок да монахов-расстриг, кои у вас дармоедничают, ведуньями да алхимиками себя нахально именуя. А самый что ни на есть великий маг, посвященный в тайны некромантии и древних мистерий. Да какой он маг?! – возмущенно всплеснула руками старуха. – Ветиверию от пачули[79] отличить не может!

По тому, сколь яро бабка Меффрэ обличала хозяйского фаворита, Жан понял, что она – одна из тех местных ведуний, которые оказались менее удачливыми в борьбе за расположение маршала де Ре, чем пронырливый италиец.

– Зато в чем он настоящий мастер – так это в том, чтоб плести небылицы! – продолжала ворчать старуха. – Вот тут уж ему нет равных! Всем рассказывает, будто у него в личном услужении находится некий демон по имени Баррон, через которого он якобы сношается с миром мертвых и повелевает усопшими. А наш сеньор однажды поди да скажи: «Мессир Франческо, а не покажете ли вы нам этого вашего демона?» Ну, тому делать нечего, надобно показывать. Закрылся с его светлостью в темных покоях, возжег какие-то курения, зело вонючие, так что до самого Дня святой Агаты пришлось весь нижний этаж проветривать…

– И что?! Неужели и правда вызвал демона?! – с любопытством воскликнул Жан.

– Ну, демона не демона, а чего-то этакое нашему господину показал, – отвечала бабка. – Я слыхала, что вроде явился энтот демон Баррон в образе человека, но махонького, мохнатого, и лишь задница его была голой, как у всех добрых христиан. Правда, на ней рос длинный хвост, каковой христианам иметь не положено. В общем, демон сей, как только явился, сразу поскреб себе подмышку, извлек оттудова блоху, сожрал ее с чавканьем да скорчил столь уморительную рожу, что наш сеньор чуть со смеху не лопнул…

Жан, разинув рот, внимал рассказу старухи.

– Только я вот мерекаю, что никакой это был не демон вовсе, а зверек заморский, облизьяной именуемый, коих привозят мореходы из Индии и Серики[80], – продолжала рассказ старуха. – Видала я такого однажды в молодости на ярмарке. Гистрион[81] бродячий зверушкой оной народ честной забавлял. Облизьяна энта самая обучена была куртуазным манерам, кланялась чопорно во все стороны, что твой граф, но вдруг одежку задрала да как пустит ветры! Весь люд честной со смеху попадал. А потом жонглер вторую такую же зверушку вывел, в полном рыцарском облачении. Усадил обеих облизьян на собак и заставил их промеж собой сражаться, будто на рыцарском турнире. Правда, те больше рожи корчили, чем сражались… Интересно, и где только мессир Франческо энту самую облизьяну прячет?

«Вот бы хоть одним глазком взглянуть на эту облизьяну!» – мечтательно подумал Жан.

Болтая без умолку, бабка Меффрэ шустро ковыляла по гулким замковым переходам так, что Жан с трудом поспевал за нею. Раза два мальчугана чуть не сбили с ног какие-то юркие личности, облаченные в неприметные темные одежды.

Замок Тиффож больше всего походил на смесь лупанария и Ноева ковчега, где каждой твари было не по паре, а по дюжине пар. Кто только не кормился при гостеприимном дворе барона де Ре! Жиль оставил маршальский жезл и увитый лаврами меч, который пролил немало крови богомерзких англичан, и ушел на покой в 1433 году. Тогда-то он и поселился здесь, в своем родовом поместье Тиффож в Вандее, и стал жить как король, получая монаршие почести, при личной охране в две сотни закованных в сталь рыцарей и собственной церкви с тридцатью канониками, которые с легкостью отпускали Жилю все грехи, каковых у барона, по слухам, было великое множество. Также у прославленного воителя имелся собственный гарем из полутора сотен наложниц, причем он отдавал предпочтение дамам, похожим на главную женщину его жизни… Отставной маршал проводил дни в праздности, предаваясь псовой охоте, воспоминаниям о былых ратных подвигах под славными знаменами Орлеанской девственницы и самому откровенному чернокнижию. Последнему, разумеется, исключительно по ночам. Благородный рыцарь собрал под закопченными сводами Тиффожа обширную библиотеку редких рукописей, где древнееврейская Каббала соседствовала с «Жизнью двенадцати Цезарей» Светония, а колдовские гримуары вроде «Ключа Соломона» – с раннехристианскими апокрифическими Евангелиями, в которых Христос представал не Богом, а простым добродетельным человеком.