Книга Капитаны в законе - Валерий Елманов

Последними из свидетелей обвинения новгородцы были. Уж они подвести никак не должны – чай, он, в отличие от Михайлы Ярославича, уговор с Великим Новгородом подписал не читая, со всеми их вольностями. И даже не посмотрел, что они, окромя прежних, еще и новые туда всунули. А чего жалеть. Надо будет – он на эту грамотку наплюет и разотрет, а самих в бараний рог согнет, не помилует, живо хребты сломит. Покамест же пущай тешатся… до поры, до времени.

Но тут тверской князь попросил словцо молвить. Кавгадыю бы не давать, а он сызнова ему навстречу пошел. Мол, говори, коль недосказал чего.

И… невиданное произошло. В жизнь бы не поверил, ежели от кого услыхал бы, но собственные уши лгать не могут.

– Простите меня, мужи новгородские, за те обиды, кои я по злобе вам причинил, на вольности ваши святые покусившись. Может статься, иного случая не даст господь – кто ведает, что почтенные судьи решат – а потому ныне, яко надлежит христианину, прилюдно винюсь и кланяюсь вам.

И всегда горделивый и надменно держащий голову Михайло Ярославич склонил ее перед купчишками без роду без племени. Не больно-то низко, такой поклон и поясным не назовешь, но все-таки…

А те (вот уж воистину непостоянное племя – одно слово, торгаши) и рады стараться, тоже в ответ поклонились. А один, Угрим Филатыч, который самым непримиримым слыл и в беседе с ним, с Юрием, с пеной у рта всевозможные беды на голову тверского князя накликивал, аж прослезился.

Ну а далее понятное дело, сказывали не согласно уговору тайного, но как есть. Да, про обиды, кои им причинил Михайла Ярославич, тоже не утаили, но проку в них. Покушения на их свободы и вольности – дела, ханского суда не требующие. А вот о главном, то есть касаемо гривенок, кои с них якобы требовал тверской князь, ничего не поведали.

Слава богу, последним из свидетелей Кавгадый остался, а конец – всему делу венец. У Юрия Даниловича даже зуд в ладонях прошел. Но оказалось…

И вновь – слушалось, а не верилось. Как так?! Ведь длань на ковчежец не клал, да и святыни эти ему тьфу – иная вера. Но тогда отчего и он на попятную пошел?! Отчего принялся всю правду выкладывать?! Дескать, признал Михайла Ярославич Юрия, яко великого Владимирского князя и препон в том не чинил, ушел к себе в Тверь. И зорить темник его села и деревни принялся без приказания Узбека, самовольно, по наущению московского князя. Когда же Михайла Ярославич, обиды не стерпя, вышел и бой московлянам дал, то после того как рати Юрьевы разбил, нападать на татарский тумен не стал. Самого же Кавгадыя, памятуя, что он – посол хана Узбека, принял у себя в граде стольном с превеликой честию.

И про Кончаку-Агафью поведал. Мол, особые прислужницы трижды каждое блюдо ее отведывали, и доселе живы и здоровы. Стало быть, никак не мог ее тверской князь уморить, сама она от болезни неведомой померла.

А пока темник это излагал, он, помимо судей, изредка на гусляра тверского поглядывал и улыбался ему как-то подобострастно. Поначалу, когда Юрий впервой его взгляд подметил, подумал, метится ему. Но пригляделся – нет, так оно и есть. И тут же припомнилось, что и Федор Давыдович во время своей речи тоже очи на гусляра нет-нет да и скашивал. Эдак вопрошающе, мол, верно ли сказываю?

А тот рад стараться, кивал в ответ одобрительно. А ить ежели разобраться, кто он такой?! Нет, не там, в ен-том королевстве, а тут, на Руси. Скоморох обыкновенный. Его и на суд прихватили токмо за-ради того, чтоб было кому грамотки нужные подать, ежели таковые печатнику княжьему, Онисиму Федотычу потребуются.

Да что ж такое деется?! Куда ни кинься, всюду этот, как там его, Педра на пути?! Привязался и пакостит бесперечь, словно черт какой али кто похуже.

…Вернувшись, Юрий созвал всех слуг и посулил десять гривен тому, кто гусляра тверского сборет. Но вот диво: все как один – молчок и очи долу потупили. Сыскался смельчак, объяснил. Де, награда, что и говорить, велика, но и гибель Романца в памяти. В ярости князь увеличил цену вдвое, а потом вчетверо. Осмелился один, по имени Федул. Был он самым крепким и рослым, а потому, понадеявшись на пудовые кулаки, пошел с бранным словом к тверским шатрам. Однако через час воротился обратно – весь в пыли, под глазом синячище на поллица, одно ухо чуть ли не вдвое больше другого, с носа юшка кровавая течет, да и сам не идет – ковыляет потихоньку. Глянул на него Юрий, плюнул, и обратно в шатер к себе вернулся.

А вернувшийся Федул прочим холопам угрюмо сквозь зубы поведал: мол, скоморох наказал передать, будто его он шутейно отделал, можно сказать, приласкал. Но ежели кто другой сызнова придет, он осерчает всерьез, руки-ноги повыдергивает и местами поменяет. А с теми, кто не верит, будто он так сотворит, гусляр готов биться об заклад головой Юрия Даниловича. По наковальне.

Казалось бы, можно было торжествовать победу, и в тверских шатрах на радостях закатили пир горой. Но пришло утро, и, когда Михаил Ярославич отправился выслушать приговор, его ждало разочарование – оказывается, судьи ничего не решили, думают….

Глава 28

И грянул гром…

Узнав, что судьи мешкают с вынесением приговора, московский князь увидел в этом свое спасение. Если бы они хотели признать правым его соперника, им бы хватило одного часа: бывшие лже-свидетели раскаялись, а стало быть, про утайку даней можно забыть, против ханского посла Михаил, по словам Кавгадыя, тоже не бился, и в смерти жены Юрия не повинен.

Ну а коль молчат и якобы думают, решают, значит…

И он ринулся на базар, к купцам. Бросился к одному, другому, третьему – все дружно разводили руками. Однако сыскался один, прибывший накануне вечером из Бухары и о предупреждении слыхом не слыхивавший. И когда Юрий, не моргнув глазом, согласился на годовую резу, равную долгу, купец охотно выложил полтысячи гривен серебром.

Не доверяя Кавгадыю, московский князь сам отправился к беглербегу. Тот долго взирал на него глазами навыкате, но продолжал угрюмо молчать. Лишь когда Юрий трясущимися руками рязвязал узлы на стягивающей мешок веревке и вывалил на кошму содержимое – триста гривен, глаза его на миг жадно блеснули и он ехидно поинтересовался:

– То подарок мне, или ты предлагаешь поступиться правдой, кою мы выслушали от многих русичей не далее как вчера.

Юрий поначалу принялся оправдываться, что тверской князь за время перерыва сумел всех обойти, улестить, купить, но беглербег оказался настойчив и вновь задал свой вопрос. Стало ясно, что главный полководец Узбека не желает быть обязанным ему и в то же время хочет заполучить серебро. Пришлось отвечать, что подарок.

– Хорошо, – надменно кивнул беглербег. – Тогда и я тебе подарю ответный.

Повинуясь властному взмаху руки слуга куда-то метнулся и обратно появился с халатом в руках. Был он новым, но в этом заключалось единственное его достоинство, поскольку выглядел он… Не раз бывавший на базаре Юрий оценил бы его от силы в полгривны, но это предел.

Однако князь не сдавался – жизнь-то у него одна, и сейчас она висела на волоске. Поэтому он направился к кади. Не добившись ничего определенного и у него, он поначалу вернулся в свой шатер, решив: будь что будет, но тут в его голове неожиданно зародилась свежая мысль. Спустя минуту он мчал на своей рыжей кобылице – под цвет его волос, иного окраса не признавал – к третьему из судей. Хранитель печати Ураз-бек – аскет и ярый ненавистник христиан – молился, и князя не пустили в его юрту. Каково же было удивление окончившего молитву и вышедшего из шатра Ураз-бека, когда он увидел небывалую картину: разутый Юрий, сидя на небольшом коврике, молитвенно сложил руки и что-то беззвучно шептал.