Книга Александр Великий. Дорога славы - Стивен Прессфилд

Драться за деньги афганские дикари готовы, но работать не желают ни за какую плату, считая наёмный труд занятием унизительным и недостойным воина. Предложить кому-либо сделать что-то за деньги значит нанести ему тяжкое оскорбление. Знаешь, как мы решали эту проблему?

Скажем, когда нам требовалось перевезти в Кабул сто кувшинов с вином, мы обращались к местному вождю с просьбой о ghinnouse, то есть об «услуге». Подходишь к нему и говоришь, что будешь весьма признателен, если он любезно согласится с ближайшим своим караваном, отправляющимся в Кабул, отвезти туда заодно и наш груз. Вождь соглашается, ибо, поскольку о плате никто и не заикался, никакого оскорбления не нанесено. Другое дело, что мы берём на себя «расходы по доставке».

Породнившись с твоей семьёй, я поручил своим людям проложить к горным владениям твоего отца дорогу, дабы он всегда мог рассчитывать на поддержку армии, как материальную, так и военную. Работы велись всё лето, а следующей весной, по возвращении из похода, я увидел, что дорога полностью разрушена. И сделали это, как выяснилось, не мятежники, а соплеменники твоего отца, с его ведома. Мне оставалось лишь покачать головой. Горные кланы предпочитают оставаться в изоляции, ибо это помогает им сохранить свободу.

Эту необычную войну, в которой всё делалось шиворот-навыворот, мы вели почти три года. Обычаи и правила, считавшиеся основой военного дела, приходилось отбрасывать, меняя на нечто прямо противоположное. Например, требование не дробить силы всегда считалось аксиомой, здесь же мне пришлось разделить три четверти армии на самостоятельные единицы, с собственной кавалерией, тяжёлой и лёгкой пехотой, лучниками, метателями дротиков, механиками и осадным обозом. Мы проводили «облавы». Две или три колонны вступали на определённую территорию, двигаясь параллельно и поддерживая между собой связь с помощью быстрых гонцов. Всем командирам ставилась задача при встрече с противником гнать его к соседней колонне. Только таким способом, зажав со всех сторон, противника удавалось вынудить к схватке лицом к лицу, но Старый Волк ухитрялся ускользать и из подобных тисков.

Другим способом достижения цели в такого рода войне является поголовное истребление. Увы, если ты хочешь победить, приходится учиться и этому. В подобных действиях нет благородства, и Теламон не без основания говорил о них, как о «бойне». Многие из наших товарищей так и не смогли к этому приспособиться. Я богато одаривал их и с честью отпускал в отставку, ибо ничего постыдного в такой, как называл это Кратер, «деликатности» не видел. Грязную работу выполняли другие, те, кому хватало на это духа.

Война против такого противника требует не только новых подходов, но и новых солдат и новых полководцев. Правда, иные ветераны оказываются способны не только приноровиться к новым условиям, но и проявлять самостоятельность и инициативу. Одним из них был Кратер, другим — Коэн.

Эти двое, наряду с Пердиккой, всегда являлись самыми жестокими и одновременно самыми изобретательными из моих военачальников, так что эта война без правил лишь позволила им как следует развернуться. Я со своими собственными силами предпочитал действовать во взаимодействии с ними, ибо уж их-то можно было послать в горы, не опасаясь, что они попадут в засаду и их попросту перережут. Птолемей и Пердикка тоже оказались готовыми к «волчьей войне». Первый проявил себя великолепным мастером осады, а второй — энергичным предводителем летучих отрядов лёгкой конницы и пехоты.

А вот Гефестион для этой кампании оказался непригодным: убивать женщин и детей он не мог. Я отнёсся к его позиции с уважением, однако не мог направить полководца с такими взглядами на войну со столь грозным противником, как Старый Волк. Слишком велик был риск того, что, пытаясь проявлять благородство, он погибнет сам и погубит вверенный ему отряд. Поэтому я перевёл его в ставку и сделал своим заместителем, то есть вторым по рангу человеком в армии. Другие военачальники восприняли это как оскорбление, да и сам Гефестион принял назначение без удовольствия, ибо оно ещё более отдалило его от многих заслуженных полководцев. Гефестиона обвиняли в том, что своим возвышением он обязан не военным заслугам, а лишь дружбе со мной, а все мои попытки заступиться за него лишь подливали масла в огонь. Гефестион и сам стал обижаться на меня, в результате чего между мною и человеком, которого я более всех любил и в понимании которого более всего нуждался, возникло горькое отчуждение.

В Афганистане вскрылся раскол между новыми людьми и старым корпусом. Правда, многих ветеранов, пришедших в армию ещё при моём отце, с нами уже не было: Антипатр и Антигон Одноглазый командовали гарнизонами в глубоком тылу, Парменион был убит, Филот казнён, Никанор, Мелеагр, Аминта сложили голову, десятки пали в боях, многие ушли в отставку или получили в управление города и провинции. Одного из немногих оставшихся, Клита Чёрного, я решил назначить наместником Бактрии. Он, однако, счёл это назначение унизительным, назвал его ссылкой в «собачью дыру» и взбесился настолько, что даже отказался пожать мне руку.

Как-то раз в Афганистане мне пришлось сформировать подразделение, которое было названо «недовольные». Его, как я уже говорил, составили в первую очередь ветераны старого корпуса, хорошие солдаты, многие из которых были старше меня лет на двадцать, помнившие Пармениона, любившие его и задетые тем, как я обошёлся с заслуженным полководцем. Будучи разбросанными по различным подразделениям, они сеяли заразу недовольства, и объединение их в один отряд стало своего рода карантинной мерой. Да и присматривать за ними стало полегче.

Разумеется, это было лишь временной мерой, откладывавшей окончательное решение вопроса, необходимость которого назревала уже давно.

Теперь большая часть командного состава армии представлена новыми людьми, молодыми (зачастую моложе меня) командирами, служившими только под моим началом и обязанными своим продвижением исключительно мне. Но Афганистан породил разброд даже среди них. «Волчья война» приучила их к самостоятельности и, соответственно, отучила от повиновения и дисциплины. Расхрабрившись и возомнив о себе невесть что, мои полководцы начинают тяготиться стычками с дикарями, мечтая о землях, подобных Вавилону и Египту, где есть деньги, слава и власть. Более того, чем более самостоятельно действовали отдельные отряды, тем в большей степени солдаты и младшие командиры начинали чувствовать себя не моими, а их людьми, ибо и продвижение, и награды они получали не из рук царя, а непосредственно от полководца. Дошло до того, что воины стали называть себя солдатами Коэна или Пердикки, а не Александра. Каждая победа, одержанная такими формированиями, приносит славу им, а не армии в целом, а каждый очередной акт жестокости в ещё большей степени обращает их в варваров.

Почувствовав, какое воздействие оказывает на армию эта «бойня», я пытаюсь закончить её поскорее и призываю военачальников действовать энергичнее, чтобы поскорее умиротворить страну и двинуться дальше. Это порождает ещё большую жестокость, но мало ускоряет дело: вместо намеченного года мы задерживаемся здесь на три. Нашими стараниями территории, равные по площади Македонии, совершенно обезлюдели, там не осталось никого, кроме собак и ворон. Вот что писал я матери из Мараканды: