Книга Дед - Михаил Боков

На память о той схватке осталось оторванное ухо. Молодость проиграла тогда и была вынуждена, скуля, ретироваться с поля битвы, оставив шатуна победно реветь и вскидывать лапы. Но с тех пор прошло время, и попадись тот шатун ему сейчас, исход схватки был бы другим. Может быть, и сейчас не надо бежать? Может быть, нужно остановиться, выпрямиться во весь свой рост и встретить преследователя грозным рыком?

Но тот же инстинкт подсказывал: то, что идет за ними, – это непростой зверь и одной силой и рычанием его не одолеть. Недаром уходят все. Уходят звери много опытнее и старше его – уходят те, кто в обычных условиях не уходит никогда. Идут волки стаей, ведомые матерым вожаком, – в хвосте волчьей колонны семенят молодые щенята: прижали уши, нахохлились, оставили игры. Идет древний столетний лось, враг волков: идет рядом, опустив голову, и трясет рогами весом под сто килограмм – в рогах давно живет другая жизнь, птицы вьют гнезда и проделывают пещеры насекомые. Много ли времени минуло с той поры, когда вот этими рогами он разбрасывал волков и давил копытами тех, кто не умирал сразу? И вот они идут бок о бок, вчерашние заклятые враги, звенья пищевой цепочки, и никому нет до другого дела. Значит, надвигается что-то действительно серьезное.

Тоскливым взглядом медведь провожал кусты малины – малинная пора уже вышла, но кое-где еще висели на кусте почерневшие, пожухлые, с гнильцой ягоды. Медведь любил такие – с гнильцой. За неимением самих ягод он готов бы был пожрать и сами кусты: жевать долго листья с терпким привкусом, чувствуя на языке мякоть и сок, обдирать желтыми клыками кору с веток. Медведь ворчал: вид удаляющейся малины не нравился ему – ему нравилась малина приближающаяся. Ему нравилось сгребать ягоды мохнатой лапой, а не улепетывать от них, оставляя неизвестному зверю. Любит ли малину зверь? Поест ли малинник, как это сделал бы он сам, или обойдет стороной?

Запах малинового куста еще не ускользнул дымком из его ноздрей, как к нему примешался другой – запах крови. Крови самого опасного животного из тех, что пока встречались медведю. Запах крови человека.

Человек когда-то убил его мать – странной штукой, изрыгающей пламя. Он не понял, в чем дело, но только мать – большая, сильная медведица – вдруг повалилась после далекого залпа, и глаза ее сделались глазами слабого медвежонка. Вторая вспышка покончила с ней, и тогда медведь понял, что дело неладно, что виновата эта штука в руках двуногого существа, и в страхе убежал в лес. Человек когда-то чуть не убил и его самого: стальным капканом вырвал кусок его мяса – рана болела и давала о себе знать вплоть до самой весны. Человек был мастак на разные хитрые штуки, которые забирали медведей насовсем или приносили им боль. Человек был зло, но он же был и интерес.

Медведь остановился и потянул носом. Человек не замечал зверя. Человек сидел на коленях, покачиваясь взад и вперед. Иногда он задирал голову, и из его глотки вылетали звуки – так булькает камень, если его кинуть в реку, и так лает новорожденный щенок. Медведь в недоумении наклонил голову: с таким человеческим поведением он еще не встречался. Все предыдущие встреченные им люди были активны: они палили из своих штуковин, расставляли железные силки, размахивали ножами – медведь однажды нашел оброненный человеком нож, и хотя о его предназначении он только догадывался, штука источала вокруг себя недоброе.

Медведь рыкнул и, раздраженный, на миг решил, что убьет человека. Протянет того когтистой лапой – у него были собственные ножи, и они работали не хуже человеческих. Зверь успел опробовать их в той схватке с шатуном и остался доволен. Коготь вытягивался далеко вперед и полосовал живое мясо точно картон. Коготь мог поднять рыбу из воды – медвежонком он видел, как такой фокус проделывала медведица-мать, но сам он еще не овладел им в полной мере. Коготь при правильном приложении сможет достать у человека сердце – как нелепо и смешно человек задергается тогда.

Но что-то остановило медведя. Увиденная им человеческая особь была ненормальной – от нее шел тяжелый дух болезни, возможно, какие-то паразиты или просто контакты разошлись в голове человека и заискрили. Человек булькал и лаял, сидя на коленях, и раскачивался вперед и назад.

Медведь видел, как похожее происходило иногда с его собратьями: нормальный взрослый зверь вдруг начинал метаться и крушить все подряд, а потом бежал в чащу. И если его находили потом или натыкались на него в лесу, он либо катался в траве, как маленький медвежонок, либо убегал от сородичей – глаза его были туманны, жизнь в них словно угасала.

Вспомнив все это, медведь решил не связываться. Еще чего доброго перетянешь болезнь на себя. Поводя носом, он попятился задом в кусты и скрылся, чтобы присоединиться к великому исходу зверей, идущих прочь от неведомого врага.

Так Андрюха Ганин, сам того не ведая, остался жив.

Память

В кармане завибрировал телефон, и Ганин сначала не мог поверить: связь? Здесь есть связь? Это была мистика леса: экран телефона – в этой глухой, забытой богом чаще, где до ближайшей вышки было много-много километров – показывал пять полосок чистейшей, надежнейшей связи.

– Ганин? – сказала трубка голосом Марины. – С тобой все в порядке, Ганин?

Он молчал и тяжело дышал в трубку – не знал, что сказать.

– Ответь, – попросила трубка.

Он закашлялся, к горлу подступили рыдания.

– Я здесь, – выдавил он. – Что? Почему ты звонишь? Ты что-то видела по телевизору, Марина? Они говорят про нас? Чтобы ты ни увидела – не верь этому. Это не мы… – он закашлялся снова, его согнуло пополам и начало рвать.

– Андрей! Андрей! – выпавшая на землю трубка кричала. – О чем ты говоришь? Что случилось? Почему тебя должны показать по телевизору? Ответь, Андрей!

Ганин, стоя на четвереньках, утер рот. Ему нужно было время, чтобы перевести дух.

Когда стало легче, он поднял трубку и приложил к уху.

– Ничего, – сказал он. – Ничего страшного. Просто я смертельно устал. Тут вокруг творится что-то непонятное, и я устал, очень устал, Марина.

– Возвращайся в Москву.

– Вернусь, – сказал он, хотя Москва была от него в миллионе световых лет пути. – Вернусь, когда доделаю кое-какие дела.

– Я волнуюсь за тебя, Андрей. Ты пропал, последний наш разговор закончился нехорошо…

– Как Варя? – перебил он.

– Ты знаешь как.

– Почему ты не даешь ей трубку? Ты не даешь ей говорить с отцом.

– Ты пугаешь меня, Андрей.

– Дай ей трубку. Я хочу – я хочу, черт тебя дери, поговорить со своей дочерью! – заорал он.

Трубка замолчала. Всхлипнула. И замолчала опять.

Когда Марина начала говорить снова, голос ее был сухим и отчетливым. Он врезался в мозг, как острый нож в лежалый батон, – и крошки от батона летели во все стороны далеко за пределы стола.

– Ты знаешь, как Варя, не хуже меня, Андрей. И если в ее состоянии появятся изменения, я первая тебе сообщу. Но сейчас никаких изменений нет. Твоя дочь второй год находится в коме, Андрей Ганин. Твоя дочь находится там с тех пор, как ты вез ее в проклятом такси с проклятой дачи и вы врезались в проклятый автобус. Одногодки твоей дочери давно пошли в школу, они заканчивают сейчас второй класс. А твоя дочь лежит на кровати в моей комнате: она не говорит, не двигается, и иногда кажется, что она не дышит. К твоей дочери приходят доктора, которые уверяют, что она слышит меня, что ей нужно читать книжки, с ней нужно общаться. И я общаюсь, я читаю книжки, я делаю это каждый божий день, пока она лежит там и иногда кажется, что уже умерла. Я говорю ей ласковые слова и расчесываю волосы, но она не произносит ни слова в ответ, и я не могу понять: врут доктора или нет? Может быть, это ложь для того, чтобы я не сошла с ума? Потому что ее папа с ума уже сошел. Я читаю ей книжки, я поправляю ей кровать, я переодеваю и мою ее. Я вожу губкой по ее белому тельцу, вижу косточки, вижу ребра, и снова читаю книжки, и снова расчесываю волосы – и ничего, ничего, будь ты проклят, не происходит! А потом звонишь ты, почти всегда ночью, и требуешь дать тебе дочь. И когда я говорю тебе, что Варя не может говорить, ты впадаешь в безумие. Ты разговариваешь с ней так, будто она есть, задаешь ей вопросы – я слышу это, ведь это же я держу трубку, ты придумываешь ответы, ты придумываешь несуществующих людей, придумываешь каких-то мужчин, которые якобы спят со мной, ты придумываешь себе целый мир, Ганин! Вместо того чтобы посмотреть правде в глаза и признать: твоя дочь тяжело больна, больна по твоей вине – и все, что тебе нужно, это найти в себе силы и прийти повидаться с ней, поговорить с ней, расчесать ей волосы, почитать книжку. Но ты не можешь сделать этого! Вместо этого ты шляешься по своему лесу и придумываешь себе мир, в котором ничего не произошло. Мир, где виновата я, где я кручу романы, где я нашла Варе нового папу, где я не даю Варе видеться с отцом – так ты орал ночью? Так? Ты называл меня б…! Ты! Безумный, слабый сукин сын! И я призываю тебя: вернись в реальность, Ганин! Вернись и приходи смотреть на дочь, приходи посидеть с ней! Это не мне нужно – это нужно ей. Ты нужен ей! И… Будь ты проклят!