Книга Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский

Вопрос как поставить информацию для «Известий». Какое место хотите Вы отвести? Передавать телеграфом или не нужно? Съезд будет продолжаться пять дней. Открывается 21. Если телеграфом, известите вперед, так как мне нужно раздобыть машинистку, чтобы она все переписывала латинскими буквами — у меня будет немало хлопот и без этого. Хотите ли Вы также впечатления наших делегатов? Сообщите, с кем договорились, чтобы не вышло недоразумений, повторений и пр. Хотите ли иностранцев — статьи или речи? Я слыхал, как К просил у Блока статью для «Правды» о задачах съезда. Словом, обо всем сообщите мне вперед[697].

В связи с конгрессом у Эренбурга была прорва забот, не только политических и журналистских. «Размещением делегатов в Париже, — писали „Последние новости“ 23 июня, — так сказать, их квартирьером является старый парижский житель Илья Эренбург». И это еще не все. Советские делегаты не говорили по-французски, нанять для них профессиональных гидов было не по средствам, и Эренбург мобилизовал для этого жен своих русских приятелей, живших в Париже (писателя и журналиста О. Савича, художников Н. Альтмана и С. Фотинского и др.; Альтман и Фотинский, кстати сказать, делали зарисовки участников конгресса: Альтман для парижского журнала «Lu»[698], а Фотинский для «Литературной газеты»[699]). Вот фрагмент из воспоминаний жены О. Савича: «Эренбург занимался и крупными и бытовыми вопросами конгресса. Даже подбором переводчиков для делегатов, не знающих французского. Все его русские друзья были мобилизованы. К Фотинским прикрепили Анну Караваеву. Она ежедневно агитировала жену Фотинского француженку Лиан за СССР. Летом в Париже стоит невыносимая духота и город пустеет. Караваева говорила Лиан: „Духота у вас тут. А у нас в СССР вот такие горы снега!“. „Как? — ужасалась Лиан. — Даже летом?“ Мне достались Микитенко и Корнейчук. Корнейчук был еще молоденький и веса не имел. Микитенко поэтому вел себя так, чтобы я занималась только им. Впрочем, его интересовал не столько Париж, сколько фривольные журналы. Вместо Тициана Табидзе на конгресс направили Галактиона. Он не понимал по-французски, но услугами сопровождающих не пользовался. Пошел слух, что он интересуется наркотиками… Помню удивление Эренбурга: как это, не зная языка, Галактион нащупал то, что ему было нужно… Николай Семенович Тихонов упивался Парижем, ходил ночами по городу, был настроен безумно лирически, писал изумительные стихи. Он даже как-то отдалился от нашей делегации и почти все время проводил с Эренбургами и с нами. Его „Парижская тетрадь“ рождалась на наших глазах[700]. Борис Леонидович Пастернак приехал на конгресс больным. Эренбург встретил его и опекал, а Пастернак все время жаловался: „Я болен, а меня заставили приехать, они меня насильно привезли“ и т. д. Это тревожило и пугало Эренбурга — Пастернака пустили в Париж по его настоянию, а вдруг Б. Л. повторит с трибуны то же, что все время говорил нам. Но Бориса Леонидовича ждал триумф: когда послышалось его характерное мычание, зал разразился овацией. Речь Пастернака переводил Мальро, переводил со всем блеском своего таланта; он даже как будто продолжил ее от себя. Б. Л. стоял все это время на сцене. После выступления Пастернак за кулисами подавленно спрашивал только об одном: кто его проводит в гостиницу…»[701].

Что сказал Пастернак

Речь Пастернака — одна из легенд конгресса.

Вот свидетельства мемуаристов:

«Он (Пастернак. — Б.Ф.) написал проект речи — главным образом о своей болезни. С трудом его уговорили сказать несколько слов о поэзии. Наспех мы перевели на французский язык одно его стихотворение. Зал восторженно аплодировал»[702].

«В Париже Эренбург прочел ученическую тетрадку, где Пастернак записал подготовленный в дороге французский текст своего предполагаемого доклада. Илья Григорьевич рассказывал, что это был литературный язык прошлого века, на котором нельзя было говорить. Тетрадку он разорвал и попросил Пастернака просто сказать несколько слов о поэзии. В своей книге Эренбург писал, что проект речи был посвящен главным образом болезни, но следствием болезни он счел очень существенную для Пастернака мысль, что культура не нуждается в объединениях и организациях по ее защите, надо заботиться о жизни и свободе людей, при этом культура возродится и утвердится сама по себе, как производное, как плод на этой почве. Пастернак появился на эстраде 25 июня и был встречен аплодисментами. Андре Мальро перевел речь Пастернака, — писал Эренбург, — и потом прочел его стихотворение „Так начинают…“ (в переводе на французский). Съезд ответил долгой овацией. Он понял, что значат слова Мальро: Перед вами один из самых больших поэтов нашего времени. Тихонов впоследствии говорил, что вместе с Мариной Цветаевой они составили из отрывочных фраз стенограммы текст, который был напечатан в отчете конгресса»[703].

«Я замучился с ним, — говорил Бабель, — а когда приехали в Париж, собрались втроем: я, Эренбург и Пастернак — в кафе, чтобы сочинить Борису Леонидовичу хоть какую-нибудь речь, потому что он был вял и беспрестанно твердил: „Я болен, я не хотел ехать“. Мы с Эренбургом что-то для него написали и уговорили его выступить. В зале было полно народу, на верхних ярусах толпилась молодежь. Официальная, подготовленная в Москве речь Всеволода Иванова была в основном о том, как хорошо живут писатели в Советском Союзе, как много они зарабатывают, какие имеют квартиры, дачи и т. д. Это произвело на французов очень плохое впечатление, именно об этом им нельзя было говорить. Мне было так жалко беднягу Иванова… А когда вышел Пастернак, растерянно и по-детски оглядел всех и неожиданно сказал: „Поэзия… ее ищут повсюду… а находят в траве…“ — раздались такие аплодисменты, такая буря восторга и такие крики, что я сразу понял: все в порядке, он может больше ничего не говорить»[704].

Слова Пастернака о поэзии в траве широко растиражированы, они вошли в книгу «Международный конгресс писателей в защиту культуры. Париж, июнь 1935. Доклады и выступления» (М., 1936) и в собрание сочинений Пастернака (Т. 4. М., 1991. С. 632). В 1936 г. их привел Эренбург в своей «Книге для взрослых»[705], печатавшейся в «Знамени»; сотрудник редакции А. Тарасенков показал рукопись «Книги для взрослых» Пастернаку, и тот, прочтя отчеркнутое место, заявил Тарасенкову: «Он, конечно, пишет обо мне с самыми лучшими намерениями, я это знаю, но все же это все неверно. Вот и в Париже я ведь говорил серьезные вещи, а он все свел к фразе о том, что „поэзия в траве“. Я превращен в какого-то инфантильного человека»[706]. А. Мальро, переводивший для зала речь Пастернака, впоследствии сводил ее содержание к призыву «Идите, друзья мои, на природу, собирайте на лужайке цветы»[707]. В 1945 г. Пастернак, рассказывая И. Берлину о Парижском конгрессе, так сформулировал вторую, неопубликованную часть своего выступления: «Я понимаю, что это конгресс писателей, собравшихся, чтобы организовать сопротивление фашизму. Я могу вам сказать по этому поводу только одно. Не организуйтесь! Организация — это смерть искусства. Важна только личная независимость. В 1789, 1848 и 1917 гг. писателей не организовывали в защиту чего-либо. Умоляю вас — не организуйтесь!»[708]