Книга Непоборимый Мирович - Вячеслав Софронов

– Как прикажете, – отвечал тот то ли шутя, то ли чуть рассерженно. – Вы мой гость, и каждое ваше желание для меня закон.

Затем он распахнул желтые занавеси на окне, и в комнату ворвался небывало яркий, от искрящегося на улице первозданно чистого снега, солнечный свет. Это еще больше обрадовало и вызвало новый прилив бодрости у Мировича,

– Мне, право, неловко за все, что вы сделали для меня, – протянул ему руку Мирович. Иван Перфильевич молча пожал ее, кивнул и удалился к себе, но на пороге задержался и спросил:

– Мои батюшка и матушка интересуются вашим здоровьем и спрашивают позволения навестить вас, если самочувствие ваше позволит говорить с ними.

– Конечно, – воскликнул Василий. – Буду весьма рад познакомиться с вашими родителями. Передайте и им мою искреннюю благодарность.

Когда Елагин ушел, Василий удивился, как сразу не подумал, что такой молодой человек должен непременно жить с родителями, тем более, будучи неженатым.

Вскоре явился молодой веснушчатый парень, отрекомендовавшийся господским цирюльником. Федотовна принесла горячую воду и помогла тому побрить и причесать Мировича, а потом поменяла ему сорочку, спросила, будет ли он обедать. Но Василий наотрез отказался, опасаясь, что таинственная посетительница может явиться не ко времени, а заставлять ее дожидаться окончания трапезы он не мог себе позволить. Однако прошло полуденное время, потом еще час, другой, но никто не показывался. Лишь несколько раз заглянула все та же Федотовна, спросила, не надо ли чего, но он отказывался и терпеливо ждал. Комната вновь начала наполняться ранними зимними сумерками, когда он услышал чьи-то голоса и к нему вошел слегка взволнованный в отлично сидящем на нем кафтане голубого сукна Иван Перфильевич.

4

– К вам гостья, – чуть растягивая слова, объявил он. – Изволите ли принять?

– Просите, просите, – привстал на подушке Мирович, и весь напрягся, чего с ним не случалось даже перед началом дуэли.

– Прошу вас, – Елагин шире приоткрыл дверь, и в комнату вступила, чуть щурясь в полумраке, Екатерина Романовна Воронцова.

– Мое вам почтение, – бойко произнесла она, слегка поклонившись, и прошла к услужливо пододвинутому ей Елагиным креслу.

– Вы?! – не ожидавший ее появления, не сумев скрыть удивления и некоторого разочарования, спросил Мирович.

– Вижу, что меня здесь не ждали, – обиженно поджала тонкие губки девушка, не спеша сесть. – Может, мне лучше сразу уйти? Я не надолго, чтобы соблюсти приличия, и вскоре откланяюсь.

– Что вы говорите? – засуетился Елагин. – Он в горячке и наверняка не признал вас, Катерина Романовна. Присаживайтесь, присаживайтесь, вам тут будет удобно.

– Неужели в горячке? – переспросила она. – Не похоже… Но я в медицине не сильна, не мне судить. Однако присяду.

– Простите, я не то хотел сказать, – став от стыда пунцовым, промямлил Мирович. – Я несказанно рад, что вы пришли. Я ждал весь день, но клянусь, помутнение какое-то нашло на меня… – пытался он оправдаться.

– Помутнение нашло на вас, когда вы вызвали Станислава Понятовского. Он весьма милый кавалер и шутник большой. То, что он вам сказал в прошлый раз, можно было истолковать именно как шутку, не более того.

– Виноват, виноват, – торопливо согласился Мирович. – Вчерашнего дня Иван Перфильевич уже разъяснил мне мой проступок. Но Понятовский мог отозвать меня в сторону и сказать о своих претензиях наедине, а не во всеуслышание. Согласитесь, графиня, я оказался в положении человека, у которого просто не было выбора.

– Хорошо, – отмахнулась она капризно, – мужчины только и заняты тем, что выясняют, кто из них более неправ. Не вы первый, не вы последний. Мне передали, что рана не слишком серьезная.

– Рана пустяковая, – заметил Елагин, – и больной наш сегодня выглядит не в пример лучше, нежели вчера. Бог даст, и через недельку ходить начнет.

– И сразу обратно в армию? – многозначительно вскинула узкие брови Воронцова. – Или задержитесь на некоторое время?

Мирович уловил скрытый смысл вопроса и, чуть подумав, осторожно ответил, глядя прямо в черные глаза молодой графини:

– Все будет зависеть от обстоятельств: если начнется военная кампания, то меня сочтут дезертиром, не явись я в полк к назначенному сроку.

– В столице ходит много разговоров, что новый командующий армией, как его там… – совсем по-мужски щелкнула она пальцами.

– Фермор, – услужливо подсказал Елагин.

– Да, он самый, – продолжила Воронцова, – не хочет зарекомендовать себя таким же образом, как несчастный Степан Федорович Апраксин, и прямо-таки рвется в бой. Так что весьма скоро все ожидают выступления войск из Курляндии.

– Почему вы назвали Апраксина несчастным? – удивился Мирович. – Это недоразумение, что его взяли под арест, но все должно выясниться. Солдаты его любили, хотя… что о том вспоминать. А о Ферморе ничего сказать не могу, поскольку не имел чести служить под его началом. А где сейчас бывший наш главнокомандующий? Надеюсь, уже здесь, в столице?

– Так вы же ничего не знаете? – всплеснула руками Воронцова.

– Чего именно? – Василий внимательно всмотрелся в Воронцову, а потом перевел взгляд на Елагина, лицо которого слегка вытянулось, и он, сжав губы, чуть заметно кивнул как бы в подтверждение слов Екатерины Романовны.

– Не знаете, что Александр Шувалов собственной персоной на днях выехал в Нарву, чтобы допросить фельдмаршала?!

– Откуда мне о том знать? – неподдельное удивление отразилось на лице Василия Яковлевича. – Если так, дело принимает скверный оборот для нашего фельдмаршала…

– Надо полагать, – эхом откликнулся Елагин. – Следствие Тайной канцелярии редко добром заканчивается.

– Что же ставят в вину фельдмаршалу? Или это великая тайна, которую знать простым смертным не положено?

– Отчего же не положено? – со вздохом произнес Елагин, медленно прохаживаясь по комнате. – В каждой булочной и модном магазине только и разговоров, что о деле фельдмаршала. В вину ему ставят, будто бы он по тайному умыслу оставил прусские земли и отошел в Курляндию.

– В чем умысел? Надо было самого Шувалова направить с армией, чтобы он своими глазами видел, что творилось кругом: продовольствия не подвозят, обозы отстали, раненых и больных не знают, куда и с кем отправлять, на носу зима, а квартиры не подготовлены. Прикажете цыганским табором близ леса становиться, чтобы всем там померзнуть? А пруссаки у себя дома – у них все под боком, под рукой. Мой чин хоть не велик, но так разумею – верно фельдмаршал поступил, выведя армию из Пруссии. Там мы оказались бы в мышеловке, что на руку королю Фридриху. И товарищи мои по полку того же самого мнения. Спросили бы любого, и все бы так ответил: никак нельзя было на тот момент в Пруссии оставаться.

– То все ладно бы, – кивнул головой Елагин. – Да только подозрение и на великую княгиню пало.