Книга Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы - Мария Беллончи

Глава 12
Эпоха мира и благоденствия

Последние годы жизни Лукреции до пределов заполнены любовью (я не имею в виду супружеские отношения). Она никогда не уставала от общественных обязанностей, занимаясь такой важной проблемой, как рассмотрение обращений подданных. Я готова оспаривать утверждение историков, умаляющих ее способность заниматься общественной деятельностью, и в то же время не могу назвать иначе, как откровенной лестью приписываемые Лукреции благоразумие и чистоту, о которых пишет в посвящении к полному сборнику поэтических произведений Эрколе Строцци, выпущенном в 1513 году, Альдо Мануцио. Я не берусь сравнивать Лукрецию с Изабеллой д'Эсте, но она добросовестно выполняла возложенные на нее обязанности вплоть до 1518 года, когда Альфонсо переложил это бремя на себя, чтобы уберечь ее от усталости и болезней.

Она всегда готова участвовать в общественных мероприятиях то ли в силу своего положения, то ли потому, что получала от этого удовольствие. Теперь, по прошествии времени, она могла позволить себе развлекаться так, как ей того хотелось. В праздничные дни она могла покинуть герцогский зал, чтобы слегка перекусить в назначенный доктором час, а затем опять вернуться и досмотреть пьесу или танец. В какой-то момент танцы и театральные представления вышли из моды, и их заменили разные игры, такие, как фанты, секреты и прочее. К примеру, мужчины вроде Ариосто или Бембо в полной мере владели искусством использовать вольности, позволительные в этих играх, незаметно нашептывая дамам любовные слова. Придворные Феррары, вероятно, занимались тем же самым с той лишь разницей, что не обладали литературными талантами. Вероятно, эти игры пользовались популярностью по той простой причине, что давали возможность допускать милые вольности. Игры играми, но музыка тоже не была забыта. Ежедневно давались великолепные концерты; Лукреция никогда не изменяла красивым голосам и хорошим танцевальным школам. Тромбонсино и Никколо из Падуи, Далида де Путти и музыкантша Грациоза Пио; балерины – валенсийская девушка Катерина, Никола и славянин, вероятно, русский, танцор Дмитрий; герцогине нравилось быть в окружении этого «гарема», одетого в золотой тюль, шелка и драгоценности. Оживление вносили карлики и шуты; Ариосто упоминает шута Сантино, известного своими умными эпиграммами и рассказами. Вечером, после ужина, женщины и дети усаживались за столом, и тут откуда ни возьмись карлик. Оглядит всех своими живыми маленькими глазками и начинает рассказ об Эзопе. Лукреция, придворные дамы и дети слушают его в радостном изумлении, а он играет свою роль, по словам придворного, в точности как «волк, дающий наставление овце».

От басен Сантино герцогиня переходила к проповедям монахов, известных своим красноречием. Монастырь Сан Бернардино был по-прежнему ее любимым духовным домом, и она уходила туда в дни, предшествующие большим праздникам. Внутренние дворы дворца Ромеи тихи и приятны; зимой сюда проникали солнечные лучи, а летом можно было спрятаться в тени под арками, и здесь всегда можно укрыться от ветра и дождя. В маленьком внутреннем дворике XIV века росли белые цветы с четырьмя лепестками с сильным запахом (они растут там и по сей день, и в мае монахини украшают ими статую Мадонны). Такой запах рождает доверие, и в этом они походили на ту картину, которую Лукреция могла видеть из своей комнаты, – монастырский сад и жилища простых людей. Гармония не нарушалась до тех пор, пока перед ее мысленным взором не появлялась картина: группа таинственных фигур, сгрудившихся вокруг тела Эрколе Строцци (ночь, подобная всем ночам, несущим смерть в тени римских церквей).

Эти мысли разгоняли молитвы монахинь Лауры, Ефросиньи и дочери Валентинуа, походившей на отца не только лицом, но и талантами и гибкостью ума. Воздух в июне прозрачен, и отчетливо доносятся все звуки. Вот стукнули монастырские ворота. Раздался шелест юбок послушницы, преисполненной самых добрых намерений. Открывается дверь, и на пороге дамы, приехавшие навестить герцогиню. Дверной проем неожиданно заполняется модницами, и в комнату Лукреции заходит Лаура Гонзага. Лукреция, вся в черном, лежит на кровати и просит извинить за неважное самочувствие. Они говорят о моде; Лаура описывает последнее изобретение Изабеллы д'Эсте.

В нарядах Лукреции явственно ощущалось влияние международной моды; некое причудливое смешение испанской, римской, неаполитанской, феррарской, французской, ломбардской и мантуанской моды и конечно же самые разнообразные драгоценности. Пышное великолепие и богатство являлись для Борджиа неотъемлемой частью внутреннего раскрепощения личности. Через Альдобрандино дель Сакрато, французского посла, Лукреции передавали золотые цепочки наитончайшей работы, которые переливались подобно сверкающей реке под ее проворными пальцами, когда она читала какую-нибудь книгу из своей личной небольшой библиотеки, например Петрарку или «Asolani» Бембо, поэмы Строцци, испанские песни, рассказы о приключениях, духовную литературу. То она вдруг принималась читать книгу по философии, сотни раз повторяя фразу «внешний вид вещей, среди которых мы живем…», и оставляла в этом месте закладку, сделанную из «девяноста жемчужин среднего размера». Все окружавшие Лукрецию вещи отличались высочайшим качеством изготовления. Стоит только упомянуть об ожерельях из крупных драгоценных камней, каскадах жемчуга, множестве колец и браслетов, сотнях пряжек и застежек из золота и эмали, медалях, изумрудах, рубинах, сапфирах, бриллиантах, рубинах, жемчуге, сердоликах и кораллах. А такие нужные вещи, как серебряная чернильница, черный бархат и пояс из золотых пластинок, маленькие коробочки и массивные золотые и серебряные сосуды с редкими мазями и притираниями, пестики для растирания косметических средств, гребни из слоновой кости с серебром, зеркала в серебряных рамках, украшенных узором из листьев.

Когда приходит время читать молитвы, бледные пальцы Лукреции перебирают золотые четки или серебряные с позолотой, рубиновые из сердолика или перламутровые. Она открывает молитвенник в переплете зеленого бархата и золотыми застежками. На рукописных пергаментных страницах сделаны изумительные миниатюры, и они помогают Лукреции обратиться мыслями к Богу. Украшенные драгоценными камнями кресты, медальоны, потиры и ракии, привезенные из Рима, украшают часовню в Ферраре. Один из капелланов, дон Рональде или дон Барталомео, в золотой ризе, отделанной бархатом и парчой, с благоговением перебирает золото и драгоценные камни, сияющие во славу Господа Бога, и запах ладана, смешанный с изысканной косметикой, заставляет Лукрецию мысленно погрузиться в молитву.

Лукреция никогда не чувствовала себя ферраркой. Она дала городу детей, служила ему, пользовалась за это уважением, но никогда не испытывала чувства привязанности к Ферраре. Она постепенно привыкла к местному климату, но так и не смогла понять мрачные картины Козимо Тура и суровую духовность Эрколе де Роберти, представителей традиционной школы искусства Феррары (занимаясь украшением апартаментов, она обращалась к изящному искусству Джерофано и его школы). Интересно, что при этом она не могла понять ни Ариосто, ни последователей изысканной поэзии Серафино Акуилано. Ей было не дано понять страстную силу этого города, необычность широкого неба, словно заколдованную природу, магические картины из пышных цветных облаков – все то, что оживлял гений Ариосто.