Книга Искушения и искусители. Притчи о великих - Владимир Чернов

Светало. Сад наполняли странные звуки. На дальних аллеях кого-то звучно, как бочку, били в живот ногами. Ребята в коже трахали на скрипящих скамейках вакханок, мальчики с хвостатыми коробочками медленно двигались по аллеям, мечтательно глядя в небо. Вдруг все они разом приложили к ушам свои игрушки, что-то было им сказано, отчего они оглянулись и заметили наконец происходящее.

Металлом блеснули глаза их, зашевелились бицепсы, быстро и упруго пошли они вдоль аллей, сошвыривая со скамеек трахальщиков, пинками разбрасывая разборщиков, и вдруг погнали их всех из аллей к выходу. Сад наполнили удары и крики. Ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть с воплями бежали к воротам. Все злее и быстрее гнали их силы добра. И наконец нажали на образовавшийся сгусток, и единым махом вышибли из сада всю запоздалую сволочь, и бросили вслед ей связку фейерверка. Бабах!

Проснулись оба медведя. Большой, вскочив на скамейку, урча, принялся лапой с длинными когтями корежить ее, отрывая планку за планкой, а маленький встал, как человечек, и, скуля, начал прыгать на кирпичную стенку. И вдруг зацепился, подтянул задние лапки и быстро-быстро полез. Все выше и выше…

На полотне у входа поблекший Игорь Микитасов скалился вслед отбывающим королям.

Утром король Жорж позвонил королю Сидорову и спросил: «Сидор, чего-то я не понял. Тут написано: „Средства с бала будут затрачены на реставрацию музея-квартиры Булгакова“. А кто это — Булгаков? И что у него за квартира?» — «Жора, — отвечал король Сидоров, — родной, ты что, решил заняться недвижимостью? Ты знаешь, сколько сейчас времени? Спи, все хорошо!»

В эту же ночь полторы тысячи зеков Краснопресненской пересылки досками, выломанными от коек, принялись разносить решетки и выбивать двери боксов. Они хотели на волю. ОМОН штурмовал тюрьму. В ход были пущены водометы, «черемуха», дубинки. Вырваться не удалось никому. «Московский комсомолец» сообщил об этом в информации под заголовком «Москва едва не умылась кровью».

Баллада о 87 особенностях переходного возраста

Я болен гриппом. И давно. Наверное помру. Сижу в платке. Гляжу в окно. Как детка кенгуру.

Я карандаш с бумагой взял, Нарисовал тюрьму. Затем скалу нарисовал, А на скале — Му-Му (Ваще на почве этих скал Сошедшую с уму).

Налево — стражник на стене, Стоит как призрак лорда Направо — сплющена в окне Белеет чья-то морда.

Вот узники копают грунт. Зачем? Таят причину. И лишь один стоит во фрунт, Малютка Аль Пачино.

Шестой уж год стоит как выпь, Прибыв в шестом вагоне, Копать ему нельзя, увы, Он у нас вор в законе.

А вот и я ползу, как жук, Не производя ни звука, В зубах железный нож держу, В руках держу базуку.

Вокруг тюрьмы в лесу тусуюсь, Тая свою личину, Уж много дней я здесь пасу Корефана Аль Пачину.

Негромкий слышен стук лопат, Не накопались за день! Вот и луна. Погиб закат. Меня хватают сзади.

Удар под корень головы. Отобрана базука. Вот я в подвале. Все на вы. Вы — говорят — гадюка!

Вот Эрик Робертс. Он грозит Замучить мое тело. Сластолюбивый паразит, Он любит это дело.

Меня пытают, я молчу. Мне сыворотку колют. Я, глядя в зубы палачу, Его пинаю в голень.

Палач хохочет, как пират, Он мазохист в натуре, Моим пинкам он очень рад, Он накурился дури.

От дури смрад в моем уму, Уже я не врубаюсь, Вдруг сумасшедшая Му-Му Врывается как Чапаев.

Она ломает дверь в тюрьму, Слюна с клыков струится. Однако бешеной Му-Му Весь персонал боится.

Спина к спине встаем — как встарь! Как встарь — последний бой! Над нами мечется фонарь, За нами — волчий вой.

Уж с чем, а с дракой я знаком, Му-ме могу быть папой. Я бью костлявым кулаком, Она — когтистой лапой.

Идем, за нами все горит! Там впереди — вода, Там водопады, в них звенит Упавшая звезда.

И помнит Тот, кто смотрит Сон, Как Божий пел рожок, Как Аль Пачино был спасен, Теперь за ним должок.

— Здорово, грипп мой! — Бу-бу-бу! — О’кей, помру к утру, Посмотришь на меня в гробу, Отличный выйдет труп!

Средь пирамид, сквозь желтый зной Гудят колокола. Никто не сплачет надо мной, И мама умерла.

И до утра я так гляжу, Торча в своем окне. А под окном вся эта жуть, Вся по уши в нирване.

Сделай сам

Подольский магнат кинобизнеса, финансовая акула Рудинштейн покачивался, отдуваясь после сауны, в голубом аквариуме, где плавали лепестки роз и розовые сонные девушки. «Прыгай сюда!» — показал он мне властно коротенькой ручкой, и я прыгнул в розово-голубое желе.

Потолкавшись среди роз и нимф, я ехидно сказал задумчиво-багровому Рудинштейну:

— Все состояния, дорогой Марк Григорьевич, начинаются с криминала. Как известно.

— Криминал криминалу рознь, — благодушно отвечал акула Рудинштейн, отмахиваясь лениво от проплывающей наяды. — Я нарушал когда-то законы, да, потому что не было свободы, а как иначе можно было сделать работу? Всем дай, нигде этого, естественно, не фиксируя, пусть по мелочам: шоферу, кассиру. Слушайте! Когда в 86-м году меня посадили на шесть лет с конфискацией имущества, то «похищенного» за семь лет работы набралось 4332 рубля! Это вам сейчас смешно. А мне сказали, что я ограбил государство.

Я все свои деньги заработал сам. А сейчас в бизнесе — неравные стартовые условия. Эти миллионы, всплывающие из недр партаппарата, аппаратчики, которые, как и прежде, пальцем не шевеля, стригут наживу с ворованных капиталов…

— Жалко. Значит, так они и останутся богатеями. Надо их разоблачить. Деньги отнять. И раздать бедным, пустъ лезут наверх с одной отметки.