Книга Скопин-Шуйский - Наталия Петрова

Бунты были такой же неотъемлемой чертой наемного войска, как и постоянное требование жалованья, которое, к слову сказать, редко когда выплачивалось полностью и вовремя. Захваченные в плен наемники, если их оставляли в живых, не смущаясь, переходили на сторону врага. Завербовавшиеся в наемники были выходцами из разных социальных слоев, среди них встречались сыновья разорившихся дворян, знатных горожан, бюргеров и крестьян и даже бродяги и преступники. Поэтому поддержание дисциплины в таком пестром по социальному и национальному составу войске, сложном для управления, далеко не всегда ограничивалось речами, в ход шли древки алебард и кулаки, а нередко приходилось прибегать и к воинским судам, присуждавшим провинившимся казнь через повешение, колесование или отсечение головы[496].

Недовольство, возникшее среди финнов, распространилось на немецкие и французские войска, которые прямо заявили, что их ведут вглубь страны на верную гибель, не заплатив при этом полностью обещанного жалованья. Если денег не будет, заявляли смутьяны, в лучшем случае они силой возьмут с собой командиров и знамена и вернутся назад, к границе, а в худшем пусть Делагарди «не сочтет низостью, если они перейдут во вражеский лагерь, чего, однако, они никогда не сделают, пока мужество будет подсказывать им иной выход»[497]. Не пройдет и года, как они воплотят свои угрозы в жизнь, позорно изменив Выборгскому договору, и перейдут на сторону поляков во время Клушинской битвы 1610 года, что приведет к полному разгрому русского войска и низложению царя Василия.

Надо сказать, угрозы наемников не были пустыми словами и в июле 1609 года. Может быть, предполагал Видекинд, им попросту надоело воевать. Странное объяснение мотивов поведения наемников, для которых война — ремесло, единственный способ заработать. А вот две другие возможные причины — нежелание идти «в такие места, откуда они не смогут воротиться», и награбленное добро — явно тянули их назад, к границе, заставляли бунтовать. Когда угрозы и увещевания не помогли вернуть войско в повиновение, Делагарди и остальным командирам пришлось обнажить мечи.

Правда, прибегать к смертной казни шведский военачальник не стал, побоялся: все же Тверь на Волге — это не пограничная Сестра, а центр России, и как дальше обернутся события, никто не знает. А у него есть точные инструкции короля Карла: в случае невыполнения Скопиным обязательств захватить приграничные русские города и уезды, которые создадут барьер между Швецией и Речью Посполитой, а хорошо бы даже и всю Новгородскую область, — для выполнения такой задачи наемники вполне могут пригодиться[498].

В результате бо́льшая часть войска в начале августа все же ушла. Делагарди пришлось сопровождать их к границе — чтобы, как уверял в своем сочинении Видекинд, они не начали по дороге грабить русские города. Впрочем, присутствие главнокомандующего вовсе не избавило население от грабежа. Как заметил другой наемник на русской службе Конрад Буссов, «иноземные воины, которых он привел с собой, тоже не оставили на месте ничего, кроме слишком горячего или слишком тяжелого». Даже повидавший виды «рыцарь удачи» и тот удивлялся, как «эта земля так долго могла выдерживать все это»[499].

Если читать сочинение шведского историка некритично, то легко можно впасть в заблуждение относительно подлинной роли Делагарди в русских событиях того времени. То Делагарди благородно сопровождает наемников до границ, спасая русские города и села от разграбления, то истово просит помощи из Финляндии, болея за общее дело, и даже оставляет своего верного друга Сомме обучить войско, в котором никто и не знает, с какой стороны зарядить ружье. Но если вспомнить о последующих событиях 1611–1617 годов, то образ шведского военачальника предстает перед нами совсем в ином свете. Не случайно он повел в июле 1609 года наемное войско не куда-нибудь к границе, а именно к Новгороду — вожделенному для шведов городу, который после смерти Скопина и низложения царя Василия тот же Делагарди захватит и вместе со шведскими войсками будет удерживать долгие шесть лет.

Да и бескорыстие явно не входило в число достоинств шведского генерала. Эта «молния войны», как высокопарно именовал его Юхан Видекинд, действовала стремительно, но лишь в том случае, когда дело касалось его личных интересов. Едва появившись в России, в апреле — мае 1609 года, он отправляет из Новгорода в Або и Выборг свыше тысячи соболей, из которых только 80 штук (два сорока) — подарок Василия Шуйского. Торговля соболями приносила баснословные доходы и в те времена: так, в 1610 году Эрик Андерссон получил от Делагарди тысячу соболей стоимостью в 3660 рублей в Або, еще 400 соболей стоимостью в 1220 рублей было отправлено им в Гданьск; полученные от шведского генерала соболя продали там втридорога. Впрочем, фантастические доходы от перепродажи русских мехов за границей не мешали бравому генералу обогащаться и по мелочам: сидя в завоеванном им Новгороде, он не побрезговал присвоить себе две конфискованные у крестьянина лисицы, которые были предметом судебного разбирательства[500]. Не упустил он своей выгоды и при чеканке монет в захваченном в 1611 году Новгороде, уменьшая содержание серебра в монетах.

Всего за два года пребывания в России (1609–1611) Делагарди не только успешно погасил все свои задолженности стокгольмским кредиторам, но и сам мог уже давать в долг шведской казне и королю, причем на весьма выгодных для себя условиях — под 16 процентов годовых. Не обидел он себя и во время заключения Столбовского договора в 1617 году: из 20 тысяч рублей полученной от России контрибуции неленивый в дележе добычи генерал оставил себе три тысячи. Во время переговоров он постоянно жаловался на то, что Василий Шуйский недоплатил ему за его верную службу[501]. Пришлось русским послам напомнить генералу, что он «в своем крестном целовании царю не устоял», а за якобы недоплаченное ему царем вполне вознаградил себя в течение пяти лет пребывания в России «правежом и грабежом» жителей русских городов.

Открыв для себя «русский Клондайк», Делагарди обогащался и после заключения мира с Россией: он взял в аренду вновь присоединенные к шведскому королевству Корелу и Орешек и организовал прибыльную торговлю дешевым русским зерном в Европу. За 1618–1627 годы он вывез 112 тысяч бочек зерна из Корелы и 36 тысяч — из Орешка. При существующей в те годы громадной разнице цен на высококачественный русский хлеб на внутреннем рынке и амстердамской хлебной бирже прибыль от торговли зерном составила 260 тысяч риксдалеров[502]. Так что нарисованный Видекиндом на страницах его сочинения светлый образ храброго и честного полководца был весьма далек от оригинала. Поэтому никак нельзя согласиться с теми исследователями, что скорбят по поводу недооценки роли Делагарди в русской истории, объясняя неблагодарность современников их «ксенофобскими настроениями»[503]. Думается, жители Новгорода, Корелы и Орешка сумели сполна оценить уникальные способности шведского генерала, дав им верную оценку.