Книга Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут

Особое впечатление и в Лондоне, и во всей Англии произвела переписка Коулмена — с ее обнародованием, казалось, сам ад разверзся. Эти письма неизбежно переключили внимание людей на главного католика — герцога Йоркского, у которого Коулмен некогда служил секретарем. Шефтсбери, пользуясь моментом, выступил с предложением удалить Якова из всех королевских советов, и 3 ноября это требование было удовлетворено. Яков был «отстранен от участия в обсуждение любых дел общегосударственного значения». Одновременно Карл подписал указ, означающий, по существу, домашний арест папистов. По стране прокатилась новая волна слухов и самых диких домыслов. Говорили, например, что наследником престола провозглашен герцог Монматский, за чье здоровье, как и за здоровье Карла и Шефтсбери, «единственных столпов национальной безопасности», пили по всей стране.

Ситуация усугублялась тем, что до сих пор не были найдены убийцы Годфри. И тут некто Уильям Бедлоу, тип совершенно растленный, довел до сведения членов палаты лордов, что обладает совершенно достоверной информацией, будто мировой судья был убит иезуитами в доме самой королевы. Получается, таким образом, что в заговор вовлечена явно католическая по своим симпатиям королевская семья. Вот тогда-то общенациональная истерия достигла кульминации. Люди боялись выходить на улицу без охраны. Центральную часть Лондона патрулировали вооруженные отряды. Распространились панические слухи, будто паписты отравили городскую систему водоснабжения. По всем углам шептались о щелях, в которых укрылись монахи, о найденных в тайниках книгах папистского содержания, толпах священнослужителей-католиков, прибывающих в Англию морем. Повсюду, от Уайлтшира до Йоркшира, замечены были «ночные всадники», а появившийся якобы на острове Пербек крупный отряд пеших и конных породил слух о французском нашествии.

Карл был одним из немногих, кто держался в стороне от всего этого безумия, но фантастические домыслы насчет королевы привели его в бешенство. Да, признавал он, Екатерина «слабая женщина, и у нее есть свои капризы, но на дурные поступки она не способна… и на произвол судьбы (он) ее не бросит». Король послал за Оутсом и в присутствии двух секретарей подверг его допросу с пристрастием. Речь шла о принадлежности королевы к ордену иезуитов. Оутс утверждал, что собственными глазами видел письма некоторых руководителей ордена с выражением признательности за подаренные 4 тысячи фунтов; более того, он попросил о повторном допросе, и вот в его-то ходе дал полную волю фантазии. Стремясь показать себя источником несравненно более осведомленным, нежели его соперник Бедлоу, Оутс заявил, будто ему известно о приватной беседе королевы с иезуитами, в которой она заявила, что не потерпит более многочисленных любовных интрижек Карла и «отомстит за осквернение ее ложа». Вышеупомянутые 4 тысячи (превратившиеся за это время в пять) — явно оплата услуг предполагаемого убийцы короля.

Все это был бред сумасшедшего, и Карл твердо решил вывести Оутса на чистую воду. Его еще раз со всей строгостью допросили в Тайном Совете и затем спешно отправили под стражей в Сомерсет-Хаус. Если уж Оутсу так хорошо известны дом королевы и беседы, которые она якобы там вела, то он без труда укажет, где именно, в какой комнате они происходили. Сделать это ему не удалось. Оутс совершенно запутался в лабиринте галерей, лестниц и садов. Он бормотал что-то насчет больших двустворчатых дверей, но в конце концов вынужден был сдаться. Разгневанный Карл приказал доставить его под стражей в Уайтхолл и не спускать с него глаз.

Тем временем Бедлоу, пользуясь сложившимися обстоятельствами, проталкивал в палате общин свою версию предательства королевы. Во время его показаний Оутс был вновь призван в Вестминстер, где горько пожаловался на то, как обращались с ним в королевском дворце. Депутаты обратились к Карлу с просьбой хоть немного ослабить режим содержания Оутса в Уайтхолле. И вот тут-то, ободренный их поддержкой, Оутс произнес свою злополучную фразу: «Да, я обвиняю королеву в покушении на жизнь короля». В созданной им же самим атмосфере страха и подозрительности эти невнятно произнесенные слова прозвучали громче трибунного лозунга, и депутаты дружно проголосовали за то, чтобы попросить лордов поддержать их в обращении к королю с призывом изгнать Екатерину и ее приближенных из Лондона. Лорды эту безумную просьбу отклонили, да и депутаты палаты общин, несколько опомнившись, отменили свое решение; теперь их внимание было сосредоточено на публичной казни Эдварда Коулмена, единственного на данный момент разоблаченного изменника.

По порядкам, принятым в XVII веке, человек, обвиненный в измене, должен был выдержать все ужасы показательного процесса, и Коулмен не стал исключением. Он был явно виновен в одном из самых тяжелых преступлений, и в соответствии с юридической процедурой того времени ему не обязаны были предоставить ни адвоката, ни экземпляра обвинительного заключения, ни состава присяжных и свидетелей. Судил Коулмена сэр Уильям Скроггс, главный судья Высокого суда. Это был человек суровый и непреклонный, он сделал все возможное, чтобы приговор Коулмену был предрешен. Тем не менее процесс потряс множество людей, ибо представленные свидетельства лишь выпустили наружу их собственные, глубоко запрятанные страхи. Из писем Коулмена явствовало, что герцог Йоркский — этот, по словам Шефтсбери, жестокий и безрассудный человек — ни перед чем не остановится, лишь бы восстановить в Англии католическую церковь. А один современный памфлетист писал, что «этот фанатик, этот герцог-папист рассчитывает с помощью шотландской армии лорда Лодердейла, ирландских, а также французских сил вернуть нас под пяту Рима». Обеспокоенные власти решили, что такого рода страхи можно умерить кровопусканием, и вот католические священники, арестованные ранее по навету Оутса, предстали перед лицом грозного Скроггса, который, протягивая руку в сторону невинных людей, стоящих за барьером, фактически выразил общие настроения: «Они пожрали своего Бога, они убили своего короля, они причислили к лику святых убийцу!» В таких обстоятельствах был возможен лишь одйрг приговор, и когда послушное жюри присяжных сделало свое дело, Скроггз поощрительно заметил: «Господа, вы поступили как добрые христиане, то есть я хочу сказать — как добрые протестанты».

Пока страна переживала разоблачительные откровения Оутса и Бедлоу, действовали и двое других, куда более могущественных заговорщиков. В момент, когда все только и толковали о несуществующем папском заговоре, Карл возобновил тайные переговоры с Людовиком XIV и католической Францией. На его пути стояли две трудности. Во-первых, ему все никак не удавалось расформировать свою постоянную армию, во-вторых, Людовик по-прежнему испытывал крайнее недоверие к Дэнби — его чрезвычайно раздражала роль, которую он некогда играл в попытках Карла получить французский заем. В общем, Дэнби надо было удалить, и решающую роль в этой интриге должен был сыграть прежний английский посол в Париже Ральф Монтегю.

Монтегю был вполне в курсе связей Карла с Францией, и у него тоже были свои счеты с Дэнби, да и с самим королем. Он полагал, что Дэнби поломал его карьеру, хотя на словах обещал ему поспособствовать, а из писем, полученных им от леди Калсман, видно, что о короле он отзывался весьма пренебрежительно. Это стало известно, и когда Монтегю без разрешения явился в Лондон, чтобы оправдаться, первым побуждением Карла стало отозвать его с должности посла и лишить места в Тайном Совете. Таким образом, и Дэнби, и король нажили себе врага в лице человека, который стал посредником в компрометирующей их переписке с Людовиком, и Монтегю решил во что бы то ни стало отомстить. Он снесся с французским послом в Лондоне Бариллоном и за солидное вознаграждение согласился предать гласности письма Дэнби Людовику. Тот, в свою очередь, готов был раскрыть истинные цели действий Дэнби — так, как он их понимал, и в частности мотивы которыми руководствовался, формируя королевскую армию. А суть этих мотивов была в том, чтобы утвердить в стране деспотию. Подготовившись таким образом, Монтегю добился избрания в парламент от Нортхэмптона и получил возможность разоблачить и короля, и первого министра королевства с трибуны.