Книга Штурман - Людвиг Павельчик

Вообще, за ужином у меня создалось впечатление, что хозяин дома всеми силами старается расположить меня к себе, пускаясь для этого на всевозможные ухищрения. Если бы я не знал его, то, пожалуй, подумал бы, что пожилой профессор искренен в своих эмоциях, однако, после всего пережитого по его вине и будучи в общих чертах осведомлен о его целях, я не позволял себя обмануть. Видя это, Райхель умерил свой пыл и, свернув трапезу, предложил выпить кофе в его кабинете и продолжить начатый ранее разговор.

– Думаю, теперь Вы догадываетесь, кто была та женщина, смерть которой Вам довелось наблюдать в детстве, в той квартире? – спросил он, откинувшись в кресле и отхлебнув из чашки ароматного напитка.

– К сожалению, да. Мне невыносимо горько сознавать это, но… Быть может, останься я там тогда, не сбеги, и все могло бы быть иначе. Аглая могла бы остаться жива.

– Сомневаюсь, – отрезал профессор категорично. – Ей суждено было погибнуть, и это, уверяю вас, имело не только минусы, но и плюсы.

– Что Вы имеете в виду?

– Только то, что сказал. Не всегда смерть является отрицательным событием, во всяком случае – не для всех. Согласитесь, мало кто пострадал, к примеру, от смерти некоторых диктаторов, а выиграли от нее многие, оставшись в живых.

– Да, но товарка Алеянц…

Профессор расхохотался.

– Товарку Алеянц, как Вы ее называете, Вы видели лишь с одной стороны, а именно как любовницу, я же знавал ее и в другом ракурсе.

– И это Вы знаете? Зачем Вам нужно было копаться в таких… подробностях? И что вы имеете в виду, говоря, что знали ее иначе?

Райхель прищурился и, следя за моей реакцией, изрек:

– Аглая Яковлевна Алеянц – моя мать.

Здесь я вник в смысл поговорки «отпала челюсть». Я был настолько ошарашен, что в прямом смысле лишился дара речи. Вытаращенными от изумления глазами я глядел на спятившего старика-ученого, не в силах связать этого пожилого, едкого человека со свежей, молодой, непредвзятой товаркой Алеянц, единственной женщиной, которую я мог бы назвать своею.

Видя мое замешательство, профессор встал и, вынув из ящика стола какие-то бумаги, протянул их мне.

– Я знал, что до этого дойдет, потому и приготовил их. Думаю, по прочтении Вам все станет ясно.

Я схватил листки и попытался сосредоточиться на том, что читаю. Это было нелегко, строчки расплывались у меня перед глазами, а буквы прыгали. Что за черт?!

Первый, более ранний документ, был выдан Народным Комиссариатом Иностранных Дел СССР и датирован сентябрем 1938-го года. Из него следовало, что некоему Кристофу Райхелю, гражданину Германии, разрешалось усыновить и вывезти за пределы Советского Союза осиротевшего племянника его жены, родившегося второго августа 1931-го года Егора Григорьевича Алеянца, на момент подачи ходатайства находящегося на попечении государства. Произвести процесс усыновления и забрать ребенка Райхелю разрешалось в течение шести недель с момента подписания сего документа. Внизу красовалась собственноручная подпись некоего Потемкина Владимира Петровича, первого заместителя Наркома Иностранных Дел СССР.

Второй же документ, выданный месяцем позже одним из немецких Standesamt-ов, являлся свидетельством о смене имени и нарекал новоиспеченного гражданина Третьего Рейха Георгом Райхелем…

Я уронил пожелтевшие листы на колени и молча воззрился на стоящего у письменного стола и криво улыбающегося профессора, в котором никогда и ни при каких обстоятельствах не смог бы узнать того шестилетнего парнишку, представившегося мне Егором во время моего первого посещения той проклятой квартиры. Худенькое тельце в пижаме и взъерошенные со сна светлые волосы мальчугана вновь встали перед моими глазами, словно это было вчера, и я как будто опять услышал его вопрос «Где мама?», который он мне задал тогда со всей своей детской непосредственностью.

И вот этот беспринципный, холодный эгоист, задумавший поставить весь мир с ног на голову и не гнушающийся ничем для достижения своей цели – тот самый Егор?!

Профессор, по-видимому, остался доволен произведенным на меня впечатлением. Он рассмеялся глухим хриплым смешком и, отвернувшись на несколько секунд к резному бару старинной работы, плеснул в два стакана по нескольку капель коньяку и протянул один из них мне, словно предлагая отпраздновать мои успехи в познании истины. Я машинально принял стакан и отхлебнул немного. Я был настолько возбужден, что не почувствовал ни крепости, ни аромата напитка.

– Все это, признаться, довольно неожиданно, профессор, но как же, черт возьми, могли быть изготовлены и подписаны такие документы? Насколько я знаю историю, ни о чем подобном тогда и помышлять было нельзя! Как Советский Союз никогда не позволил бы иностранцу усыновить одного из своих граждан, так и помешанный на расовой чистоте Третий Рейх, несомненно, казнил бы каждого, посмевшего заикнуться об усыновлении «недочеловека»…

Райхель, усмехаясь, потер руки.

– Вы уже так много испытали, молодой человек, но до сих пор не уяснили, что существует множество способов добиться желаемого! Вот Вы говорите, что получение таких разрешений было бы маловероятно… То есть, как видите, речь вновь заходит о вероятности, которая, как Вам известно, является ничем иным, как пятым измерением, в котором можно существовать и передвигаться так же легко, как и в знакомых Вам трех пространственных измерениях! Разумеется, при наличии определенных навыков…

– Ах, во-от что… – протянул я, досадуя, что сам не дошел до столь простой отгадки. – Значит, Вы и здесь успели! Но, как же, черт возьми…

– Только, ради Бога, не начинайте о курице и яйце! Этим треклятым вопросом я уже сыт по горло, и пусть им задаются глупцы, именующие себя философами, но абсолютно беспомощные в практике! К тому же, в этом деле осталось еще кое-что, представляющее для Вас интерес гораздо более острый, чем какие-то там философские мудрствования. Вы хотели узнать, какую цель я преследовал, отправив туда именно Вас?

– Да уж извольте, просветите!

Я одним махом допил коньяк.

– Все очень просто. Как Вы помните, в ноябре 1930-го года, как раз тогда, когда умер Ваш друг и Вы собирались его хоронить, номенклатурщик Алеянц отсутствовал в городе, отправившись якобы на какую-то партийную конференцию в Москву. И действительно, в те дни он был в столице, но отнюдь не на конференции, как сказал, а в клинике, где обследовался крупными специалистами в связи с бесплодием. К сожалению, оно оказалось врожденным, так что ничего поделать было нельзя. Однако удивлению его не было конца, когда верная супруга вскоре после его возвращения начала выказывать явные признаки беременности и в начале августа 1931-го года осчастливила мужа здоровым, доношенным младенцем! Темнота и необразованность Алеянца, как и большинства коммунистических деятелей, не оставляет сомнений, но мы то с Вами знаем, что произойти такое могло лишь в одном случае, а именно, если имели место соответствующего рода контакты Аглаи Яковлевны в ноябре 1930-го с кем-то, кто бесплодным не был. Я же, мой дорогой Галактион, умею считать до двух, а потому и отправил Вас туда в нужное время. Не сделай я этого, то просто не родился бы. Ну, Вы и теперь вините меня за содеянное?