Книга Даль сибирская - Василий Шелехов

Жена Артемия, Глаша, в отличие от долговязого супруга щупленькая, малюсенькая, вся какая-то съёжившаяся, с опущенной головушкой, производила жалкое впечатление забитой, заезженной, изнемогающей от нагрузок крольчихи. Она и в самом деле, словно крольчиха, отличалась фантастической плодовитостью. Никто не знал, сколько у супругов Горских детей. Как только очередному их отпрыску исполнялось 16 лет, глава большого семейства вопрошал его грозно, щедро уснащая свою речь матюками:

– Ну так ты что, паспорт-то получил? И чего ещё ждёшь, а? Долго ещё будешь мне глаза мозолить? Ну-ка давай топай в большую жизнь! И чтоб я тебя, короеда, больше не видел!

Годы складывались в десятилетия, а щупленькая и вроде бы хиленькая Горчиха продолжала исправно увеличивать народонаселение России. Младшие в семье Горских только со слов старших знали, что где-то на белом свете есть их родные братья и сёстры.

Горских обрисовали Ивану Демидовичу ситуацию, сообщили, кто уехал, а кто ещё держится. Остались в основном те, что устроились на железной дороге работать, немолодые вдовы, получающие хоть какую-то пенсию или финансовую подпитку от родственников. В дальние края, да и в ближние не спешили люди, известное дело, на одном месте и камень мхом обрастает. Только оторвись от пущенных в землю корней – вмиг обнищаешь. Хорошо ведь только там, где нас нету. Философия эта давно известная, а сердцу Артемия-крестьянина она особенно кажется дорогой и правильной.

Одним словом, пока Клюшников обедал за хлебосольным столом Горских, доподлинно узнал, кого можно из потенциальных невест застать дома и сделать деликатное предложение. Раздумывать долго ему было недосуг, быка требовалось брать за рога, железо ковать немедля, пока оно горячо, не дрейфить, не трусить, не пасовать и слюни не распускать, в общем, действовать так, как подсказывает народная мудрость. И направил он стопы к усадьбе Дарьи Мишуковой, бабе справной, телом крепкой, плечистой, даже, можно сказать, мужиковатой. У неё и лицо грубоватое такое, прямоугольное, взгляд заторможенный, в одну точку. Улыбка на её лицо ну никак не могла пробиться, смеяться тем более она не умела. Во время долгих стояний в очередях за продовольствием или промтоварным дефицитом бабы трещат, как сороки, перебивая друг друга, Дарья же знай помалкивает, редко-редко обронит веское словечко. В этом можно усмотреть, конечно, туповатость, но ведь это, по большому счёту, не ахти какой изъян, ежели у неё ума меньше, чем у других баб, главное у бабы не ум, а совсем другое.

Обмозговав все эти детали за те полчаса, что сидел за обеденным столом у Горских, шагал Иван к усадьбе Мишуковой с самой малой долей сомнения в правильности своего выбора. Добротный, хотя и небольшой дом Дарьи вполне можно было бы продать, а деньги пустить на обзаведение – корову, скажем, купить, обстановку приличную завести, то, сё. Затрат – не перечтёшь!.. Заново жизнь начинать не так просто, знай раскошеливайся да пошевеливайся!

Мишукова была дома. Клюшников без лишних слов выставил на обеденной стол пол-литровку, есть, мол, серьёзный разговор. Дарья по врождённой тупости не догадалась о цели внезапного визита, не настроилась сообразно, что и обрекло на неудачу скоропалительное сватовство. Она подумала, что нежданный гость намерен купить её дом, чтобы перевезти на новое место жительства. Сама она переселилась бы в любую из пустовавших развалюшек, брошенных уехавшими хозяевами на произвол судьбы, например, в Иванову гнилушку. Классный плотник Клюшников почему-то не удосужился, пока тут жил, построить взамен купленной хибары достойное обиталище. Известное дело – сапожник без сапог!..

Дарья собрала на скорую руку закусь, Иван разлил по стаканам водку. Чокнулись. Хозяйка церемонно выпила меньше половины, невозмутимо выслушала предложение, озадаченно поджала губы, пробормотав: «Надо подумать». Никакой иной реакции от дубинноголовой, медвежеватой Мишуковой и не следовало, собственно говоря, ожидать. Клюшников же, оскорблённый в лучших своих чувствах, потупился, досадливо стрельнул глазами по углам чистенькой кухни, по массивному радиоприёмнику на комоде во второй половине дома. Неужели он в глазах этой дуры такой уж никудышный, бросовый мужичонко?! Что, разве ей неведомо, что не алкоголик он, а мастеровой, деловой человек?! Плотник! И дом построит, и мебелишку, пусть не фабричную, а мало-мальскую, по надобности, сгоношит! И вот, видите ли, его бракуют!

Жених с отчаяния выплеснул в свой стакан остатки водки из бутылки, лихо опрокинул в рот и, ничем не зажевав, поднялся:

– Ну что ж, на нет и суда нет. Ладно. Переживём.

Дарья испугалась и попыталась исправить свою оплошность, однако ж, подчиняясь искони заведённому незыблемому правилу судьбоносные решения принимать не в пять минут, а строго-рассудительно, промолвила примирительно:

– Ты не серчай, Иван Демидович, нельзя же так сразу…

Но тот уже шагал прочь по заснеженной улице, злость разбирала его, хотелось материться и что-нибудь бить-ломать-колотить, но, к сожалению, не было ничего под руками, что можно было бы расшибить вдребезги.

– Иван Демидович! – вдруг услышал он чей-то возглас. – Ты это откуда? Ты же уехал, говорили, куда-то вверх по Баруссе.

Окликнула его Ермошиха, она убирала снег возле своей ограды. Клюшников взглянул на неё и как лбом в стену ударился: так ведь Ермошиха-то тоже невеста! Мужа у неё с незапамятных времён нет, уехал куда-то на Север, на прииски, да так и не вернулся, сын в райцентре в ФЗО учился, сейчас, наверное, уже работает, сама она в подметалах болталась на шахте. Простенькая бабёшка, свойская, вся на виду, как горошина на ладони, без затей, без хитрости, без выпендрежа, по сравнению с Дарьей, конечно, как воробышек, худышечка, ростом помене, косточки у неё на плечах выпирают, как у девчонки-старшеклассницы, личико уже с морщинками, хотя не старше Дарьи, носик кнопочкой, румянца на щёчках не видать, плохо питается, наверное, однако ж юркая, вёрткая, вон как пихлом-то наворачивает! Домишко у неё, конечно, одно название, бросить придётся, само собой. Да что там дом! Не в деньгах счастье. Главное – чтоб человек был настоящий, не фальшивый, не заносчивый. Что ж, может, это судьба? Может, это и есть тот самый лучший из всех возможных на его долю вариант?.. Ну, была не была! Возьму Вальку! Надо бы за бутылкой сбегать, по добру, да уж больно жаль время терять, с Ермошихой можно и без бутылки поладить.

И Клюшников решительно повернул, как солдат в атаку, грудью ломанул вперёд, остановился перед опешившей вдовой, многозначительно улыбаясь, изрёк:

– Есть разговор, Валентина.

Та сразу, как пружинка, подхватилась, чуть не подпрыгнула, развернулась, поспешила открыть калитку, стараясь как можно уважительнее принять нежданно-негаданного дорогого гостя.

– Проходи, проходи, Иван Демидович, в избу, что ж тут на дороге стоять! Пожалуйста, пожалуйста! Милости просим!

Достаточно было пройтись придирчивым взглядом по убогой обстановке ермохинского жилища, чтобы понять: ничего ценного для продажи или транспортировки в Туманшет здесь нет, что, вообще-то, облегчит переезд, как говорится, попу свою в горсть – айда!