Книга Мухосранские хроники (сборник) - Евгений Филенко

– Есть какая-то связь с моими исследованиями?

– Разумеется. Прямая. Ты же вернул ему дееспособность.

– Думаешь, не надо было?

– Тонкий вопрос, этический. А то и философский. Не для нас с тобой. Мое дело – за стариками присматривать, твое – науку двигать. Я раздолбай, ты циник, нам ли вершить людские судьбы? – Корженецкий разлил содержимое фляги по стаканчикам. – Мои одуванчики обычно облетают тихо. Живут как во сне, так же, во сне, и уходят. Капитану в каком-то смысле повезло. Он еще успел напоследок указать сукам их место. Но ушел с разбитым сердцем. Черт его знает, как правильно… Выпьем?

– Выпьем, – сказал Сайкин.

Корженецкий поболтал емкостью, проверяя, не осталось ли еще, и с видимым сожалением завинтил пробку.

– Теперь совсем все, – сказал он. – Да, вот еще что: Тихон Лаврентьевич велел передать, что претензий выдвигать не станет, но от дома тебе отказано. Пропуск сдашь охраннику. Пойдем, провожу.

Медленно, волоча ноги, они побрели по влажным от прошедшего дождика плитам в сторону центральной аллеи. Разговаривать совершенно не хотелось, настроение было пасмурным, как весь этот день, и душу наполняла пустота такая же серая и холодная, как небо над головой.

На ближней к главному корпусу скамье под фонарным столбом с завитушками сидела народная артистка Ариадна. Дива была наглухо упакована в гигантский махровый халат, зеленый с золотым шитьем, так что наружу торчала только седая голова на тонкой морщинистой шее, на голове не без кокетства водружена была маленькая фетровая шляпка эпохи кубофутуризма, вполне возможно – с тех времен и дошедшая, а поверх халата наброшена была камуфляжная фуфайка. Вокруг Ариадны тесным кружком скучились охранники (тот, что с пропускного пункта, и поделился с ней теплом своих одежд), доктора в бежевых комбинезонах, случайно прибившийся почетный гость в черном костюме и черном лоснящемся плаще, и даже несколько постояльцев в пальтецах и шлепанцах. Все хранили завороженное молчание, между тем как Ариадна звучным, слегка дребезжащим на верхах голосом декламировала:

Я ведаю, что боги превращалиЛюдей в предметы, не убив сознанья.Чтоб вечно жили дивные печали,Ты превращен в мое воспоминанье[12].

– Это коротенькое, – произнесла она, словно бы извиняясь. – А вот есть еще один прекрасный стих, я его очень люблю, но он довольно долгий, если вы не утомлены, друзья мои…

Аудитория невнятным гулом и деликатной жестикуляцией обозначила свою реакцию: нет, нимало не утомлены. Завидев доктора Корженецкого в компании с Моисеем, Ариадна адресовала им одну ослепительную улыбку на двоих.

– Не беспокойтесь, голубчик Павел Семенович, я совершенно благополучна, как видите – утеплена, и на мне резиновые боты, – сообщила она жизнерадостно. – К тому же внимание публики всегда согревает.

– И все же уповаю на ваше благоразумие, голубушка Ариадна Аристарховна, – с напускной строгостью отвечал Корженецкий.

– Не могу отказать себе в удовольствии, – томно вздохнула дива. – Погоды… свежий воздух… доброжелательные слушатели… Я уж, грешным делом, подумываю вернуться на сцену. Володенька Зельдин, кажется, еще лицедействует? Я могла бы играть его внебрачную дочь, мы составили бы прекрасный комический дуэт!

«Ну? – спросил Моисей одними глазами. – Что теперь имеешь возразить?»

«Это ничего не значит, – взглядом же откликнулся Корженецкий. – Ровным счетом ничего».

Ариадна скользнула по застывшему в неловкой позе Моисею синим равнодушным взглядом, явно не припоминая, где могла прежде видеть эту странную креатуру (связь с браслетом из тайского серебра, что обретался на ее запястье, очевидно, канула в прежнее беспамятное небытие), затем состроила на сморщенном лице мимолетную гримаску из разряда «Высечь бы тебя, братец».

– На чем бишь я… – произнесла она, артистическим жестом поднося прозрачную ладошку к глазам. –

Мне летние просто невнятны улыбки,И тайны в зиме не найду.Но я наблюдала почти без ошибкиТри осени в каждом году[13].

Поеживаясь от холода, а может быть – от покидавшего организм хмелька, доктор Корженецкий присоединился к слушателям, а Моисей тихонько отдалился. Удивительно: день уже не казался ему таким безнадежно пасмурным. Отчего бы?

* * *

Сентябрь в Мухосранске – время синоптической непредсказуемости. Старожилы помнят еще безмерно затянувшийся ко всеобщему недоумению осенний пляжный сезон. Но обычно сентябрь – это холода, дожди, мокрая скользкая листва под ногами, возиться с которой дворникам лень. Дворники как никто знают, что совсем скоро, уже в октябре, ляжет первый снег. Он, правда, сойдет, превратив городские улицы в деревенское месиво и бездорожье, но и это свинство затянется ненадолго. Потому что второй снег ляжет основательно и не сойдет уже до середины марта, а то и до первых чисел апреля.

Моисей Сайкин не спеша двигался по усыпанной в три слоя желтыми листьями узенькой аллее, которую кому-то в прошлом веке взбрело на ум назвать проспектом Просвещения. Аллея начиналась сразу от железнодорожного вокзала, по обе стороны лежал диковатый неухоженный лесопарк, и только в самом конце пешехода встречал студенческий городок политехнического института, с учебными корпусами и общежитиями, одинаково приземистыми и бесцветными.

Но если здания были обреченно серыми, то утро по неисповедимым резонам высших сил нынче выдалось солнечное. Прохладный воздух казался хрустальным, чистенькое синее небо внушало беспочвенные ожидания, в обнажившихся кронах деревьев плясала светомузыка.

Новое студенчество – небритые юнцы с чудовищными стрижками, длинноногие девицы в вампирском макияже, все без гендерных различий в татуировках и с металлическими побрякушками в самых неожиданных местах – обтекало его стайками и порознь, не принимая за своего, отторгая как инородное тело. Их разговоры были непонятны, интересы чужды, будущее туманно. Когда-то Моисей по незрелости немного печалился о том, что никогда ему не воротиться уже ни в те года, ни в те места, что почерпнутое из литературы весьма отвлеченное понятие «конфликт поколений» вдруг наполнилось безрадостным содержанием, но затем успокоился и счел, что ему и в своем поколении неплохо, а эти дивовидные существа, не сказать чтобы совсем уж инопланетяне, но с явными признаками чужеродности, пусть живут как хотят и выкручиваются как могут со всеми приобретенными эволюционными болячками вроде клипового мышления, функциональной неграмотности и прочего дерьма.

На лавочке перед техническим корпусом, в тени памятника Ломоносову, раздирающему пасть Лавуазье, как и всегда в одно и то же время, сидел старый дворник в брезентовой робе и мешковатых джинсах отечественного покроя. Лицо его, неподвижное, загорелое на свободных от седой щетины участках, напоминало языческую маску. Из-под утратившей всякие формы истрепанной бейсболки торчали седые космы. Пробегавшие мимо студентики приветствовали его возгласами: «Нахимычу респект!» Дворник, казавшийся глубоко погруженным в какие-то свои архиважные размышления, отвечал рассеянными кивками.