Книга Сильные. Книга 2. Черное сердце - Генри Лайон Олди

— Ноги моей!.. — услышали мы. — Здесь больше...

Слизистые пласты в трещине потянулись друг к другу, слиплись, срослись; разлом затянулся, словно боотурская рана, и голос адьярая стих.

3

Мастер обещаний

Женихи угомонились. Смех обернулся усталостью и опаской. Кое-кто еще поглядывал в небо, но целиться даже не пытался. Разделить позор с Суоруном? Да лучше живьем свариться в кипятке! Многие заторопились к возвратившимся коням: прочь, прочь отсюда! Что нам здесь делать? Это ж не состязания, а сплошное издевательство над честными боотурами!

Сарын-тойон бесстрастно дергал сомкнутыми веками. Наверное, следил за бегством женихов.

— Ну что, дружок? — спросил он меня. — Нравится?

Правое веко дернулось по-особенному. Подмигивает? Первый Человек подмигивает? Мне?! Сарын-тойон вечно звал меня дружком: и тогда, когда первочеловечился, и тогда, когда усыхал. Для кого другого разницы не было, только не для меня. Я этих двух «дружков» в жизни не спутал бы...

— Дядя Сарын, — я чуть не заплакал. Хорошо еще, что от мельтешения золотого сыагая плакали все, кому не лень, и слезы Юрюна Уолана не привлекли внимания. — Дядя Сарын! Ты...

— Молчи!

— Я...

— Не лезь, все испортишь...

Подвиги? Я не знаю подвига выше и труднее, чем тот, который совершил Сарын-тойон в ночь перед состязаниями, когда гроза властвовала над аласом. Усохнуть после двух лет жизни Первым Человеком? Усохнуть не по приказу, не потому, что тебя, едва ты открыл глаза, тычут мордой в землю, а из-за тихих, еле слышных слов дочери: «Только за него. Ни за кого больше...»?! Случалось, я воображал эту схватку, смертный бой дяди Сарына с Сарын-тойоном, и с головы до ног покрывался холодным потом, останавливая воображение на всем скаку. Позже я много раз хотел спросить у дяди Сарына, как это было, и не мог, сворачивал разговор на другую тему. Да и он неоднократно хотел признаться мне, поделиться страданиями, облегчить ношу — я видел, как он хочет и не может, отшучивается, болтает о пустяках. В конце концов мы прекратили тщетные, а главное, мучительные попытки. Нет, и ладушки. Тем более, что в нашей жизни, которая началась после состязаний, это уже не имело значения.

Я только скажу вам, что лично я после бурного распервочеловечиванья с неделю лежал бы пластом. Наверное, и Сарын-тойон лежал бы, когда бы ему дали полежать. Сильные? Это мы, боотуры, что ли, сильные?! Дядя Сарын, сыграй мне на дудке. Уж я-то знаю твою силу, зрячий слепец, Первый Человек, первый настоящий человек, встретившийся Юрюну Уолану в детстве...

— Пусть победит самый лучший? Не так ли, дружок?

Да, дядя Сарын. Я понял твой замысел. В золотой сыагай, покрытый твоими мудрёными знаками, невозможно попасть стрелой. Скоро в этом уверятся последние женихи. Они разъедутся, сыпля проклятьями...

— Самый Лучший, — подтвердил Нюргун.

Мой брат начал расти. Черная дыра в его груди встрепенулась, будто птенец, разбуженный невпопад, расправила угольные перепончатые крылья. Они росли вместе: Нюргун и дыра, заменившая моему брату сердце.

— Стой! Не надо!

Остановиться, когда уже начал расширяться, очень трудно, почти невозможно. Это я знаю по себе. Нюргун справился. Дыра билась в груди, силилась вырваться на свободу — больше, больше, еще больше! — но Нюргун дыру не пускал. Держал мертвой хваткой, стоял на своем, хотя по темному, осунувшемуся лицу Самого Лучшего градом катились крупные капли пота. Я наложил запрет на боотурство, и мой брат подчинился.

— Почему?

Думаете, это спросил Нюргун? Нет, для него не существовало никаких «почему», если я запрещаю. Вопрос задал дядя Сарын. И знаете, что мне почудилось? Нас окружили стены юрты-невидимки — как там, в Нижнем мире, когда Нюргун схватился с Уотом Усутаакы. Только в Нижнем мире я оказался снаружи, а сейчас — внутри. Я, Нюргун, дядя Сарын. Кроме нас, никого не существовало.

Жаворонок?!

Ее не было с нами. Я ее не чувствовал. Да вот же она, рядом с отцом! Глаза протри, сильный! Нет. Ее здесь нет. Сон? Нюргун утащил нас в свой сон, как Уота? Мы все спим?

— Почему? — повторил дядя Сарын.

— В сыагай нельзя попасть! — объяснил я. — Ты сам это устроил!

— Я?! — изумился дядя Сарын.

— А кто же еще?! Никто не сумеет попасть в сыагай, и женихи разъедутся. Я останусь, Жаворонок бросит притворяться — и мы поженимся. Так? Ведь это твой план?!

— Нет, это твой план. И не такой уж глупый, как может показаться. Увы, дружок, моя дочь не притворяется. Тут всё по-настоящему, знаешь ли.

Он выглядел бесконечно усталым. И старым, очень старым. Куда там Первому Человеку! Как он на ногах-то держится?

— По-настоящему?! Ты с ума сошел?

— Не исключаю.

— Ду̀ши Жаворонка — в этой летучей бабке?!

— Именно так.

— Но зачем?!!

— Последнее состязание. Оно должно быть таким, чтоб никто кровь из носу не смог оспорить результат, потребовать переиграть турнир. Победитель в данном случае получает не просто невесту, человека-женщину. Он получает ее душу, мысли, всю её с потрохами! Кто после этого посмеет возразить? Тут нельзя обманывать, Юрюн. Играем честно, карты на столе. Видал этих балбесов? Иные чужую душу за три полета стрелы чуют. Обман бы точно раскусили...

Я молчал. Целый мир без возражений ждал меня: женихи, Нюргун, Сарын-тойон. Лишь черная дыра не желала ждать, но Нюргун держал ее за глотку, и дыре волей-неволей приходилось ждать вместе со всеми.

— Тебя не зря назвали Сарыном[81], — наконец сказал я. — Ты обещал Жаворонка Уоту еще до ее рождения. Ты обещал Жаворонка мне. В обоих случаях мне известно, почему. Сейчас ты пообещал свою дочь самому лучшему — стрелку, который расколет золотой сыагай. В прошлые разы твои обещания вышли нам боком. Позволь спросить тебя, на что ты рассчитываешь сейчас?!

— На самого лучшего.

— Самый Лучший, — кивнул Нюргун. — Да.

И снова начал расширяться.

— Да ты посмотри на него! — заорал я. — Посмотри!

Время рвануло с места в галоп. Его, считай, не осталось — последние мгновения вихрем уносились в черную дыру, исчезали в ней. Не открывая глаз, дядя Сарын взглянул на Нюргуна — и содрогнулся.

— Видел? Ему нельзя! Нельзя!

Поразил бы Нюргун золотую искру, порхающую в небе? Да, наверное. Мой брат был способен на многое. Ради меня — на всё. Но для этого ему нужно было стать боотуром. Сделаться большим, большим, очень большим. А значит, черное сердце Нюргуна тоже стало бы очень большим. Можно ли удержать такое сердце в ладонях?

Не знаю. И знать не хочу.