Книга Сексуальная жизнь сиамских близнецов - Ирвин Уэлш

БОЛЬШЕ НЕ МОГУ.

Самое обидное, что я влезла в какие-то колючки и очень долго снимала их с себя. Потом из-за маленького роста и последствий обжорства не смогла так просто перелезть через барьер. В итоге я зарыдала, злая на себя из-за собственного бессилия, и кричала благим матом под хлеставшим дождем, что я непутевая дура, которая даже не в состоянии наложить на себя руки. Тут я услышала визг тормозов на дороге и увидела яркий свет фар со всех сторон. Я схватила телефон и вызвала полицию. Потом прозвучали выстрелы. Я увидела, как Люси выходит из машины и ужас на лице мужика, стучавшего ей в окно. Тут в поле зрения появился стрелок. Он прошел мимо нее. Она нанесла ему удар ногой, и он упал. Я подошла поближе и стала снимать, как она садится на него верхом. Он опи́сался, и я перестала снимать.

Люси.

Мысленно я вижу, как она бежит по Луммус-парку, волосы собраны в тугой хвост сзади, роскошная грудь подпрыгивает вверх-вниз (хотя в действительности никуда не подпрыгивала, надежно обездвиженная спортивным лифчиком), лицо в режиме холодной, злой решительности.

Кто она? Почему ей до меня есть дело? Что за патология движет ею, если мной движет подсознательная потребность в подчинении, выполнении приказаний, манипулировании? Плюс низкая самооценка: слыша комплименты и похвалы, я всегда ищу подвох. Но это я, а что происходит с ней?

Кого я пытаюсь понять – себя или ее? Мы противоположности или близнецы – как эти девочки из Арканзаса?

Что касается операции по разделению сестер Уилкс, мы обе уверены в своей правоте. Люси за хирургию, я против. Люси говорит, что шанс 40 процентов стоит того, чтобы рискнуть, и это выбор Эми. Но я-то знаю, что Эми к этому грубо принудила Аннабель. Еще я знаю, что никаких сорока процентов нет. Я верю другим экспертам, а не этому гламурному мальчику, который хочет заработать признание, сделав операцию в прямом эфире.

Ну а что же моя «сестра-близнец»? Что она от меня хочет, эта прекрасная оторва? Люси, Люси, Люси. Все с тобой становится понятно. Я тебе нужна как стимулятор, чтобы оставаться сильной. Ведь это так выгодно. Надо бы уже выяснить наконец, кто мы такие на самом деле. Время пришло.

Я достаю из потайного кармана тренировочных штанов обмылок, которым смывала кровь и дерьмо с лица. Там же лежит мех, который я потихоньку обрывала с наручника. Я намыливаю запястье и начинаю двигать наручник взад-вперед. Рука немного побледнела, но удивительно, насколько легко наручник с нее слез. В грудь ударяет страх. Я снова продеваю руку в наручник, смотрю на него и встряхиваю, как браслет: пульс восстанавливается. Тут я начинаю смеяться.

Снять-надеть. Снять-надеть.

Тело стонет от удовольствия, потом начинает трепетать от жуткого страха: я украдкой хожу по комнате, передвигаясь бесшумно по огромной квартире, как будто боюсь наступить на мину. Я чувствую, как рука, освобожденная от тяжелых оков, чуть ли не сама поднимается к потолку под действием собственной силы воли. Оглядываюсь на цепь: она валяется на деревянном полу, как убитая змея. Подхожу к столбу. Пинаю его, потом целую и, схватившись рукой, весело кручусь вокруг него, как ребенок в парке.

Иду в ванную. Как же здорово ссать и срать на унитазе! Встаю под душ, горячий, и чувствую, как струи воды с силой срывают с меня слои пота и въевшейся грязи, будто на самом деле это жир сходит с меня и исчезает в смывном отверстии. Закончив, я смотрю на себя голую в зеркало: тело настолько худое и упругое, что, кажется, в отражении вот-вот появится грузная туша, которая вытолкнет локтем из картинки этого странного эльфа. Рельефные мышцы, заменившие мягкий жир, вызывают восторг и трепет. И самое главное – шея: не могу поверить – она тонкая, как у лебедя. У меня никогда не было такой шеи!

На кухонном столе лежит моя сумочка с телефоном и кредитными карточками. Я ловко вынимаю одну карточку и кладу сумку на то же место. Иду в комнату, где ночевала Люси, нахожу тренировочные штаны и майку. Одеваюсь, спускаюсь на лифте, выхожу в тепло на пустынную улицу и нервно иду по тротуару. Так странно здесь. Поначалу я пугаюсь собственной тени: ощущение, будто за каждым углом подстерегает опасность. Но тут до меня доходит, что тень просто стала намного тоньше, и мне начинает нравиться мельком на нее поглядывать. Я щурюсь на зеленую стеклянную башню и пытаюсь подсчитать, на каком этаже была моя тюрьма. Насчитала сорок.

Прохожу мимо бара, через большое окно видно, что там полно народу. На всех маскарадные костюмы, пьют пиво и шоты. Один мужик за стеклом, встретившись со мной взглядом, пьяным жестом показывает на меня двум девушкам в масках с блестками и начинает бесшумно хохотать.

Перехожу на Бейсайд: в барах и ресторанах люди пьют и едят шлак, который меня совершенно не интересует. Останавливаю такси и прошу разговорчивого водителя отвезти в ближайший торговый центр, чтобы купить кое-что важное. Он смотрит на меня как на очередную приезжую.

– Для «Хит» самое то, – говорит он. – Леброн вчера был в ударе.

Я не понимаю, что это значит, но соглашаюсь и прихожу в ужас от звука собственного голоса: странного, более высокого и быстрого, чем я привыкла, как будто каждое слово – хлопающая крыльями бабочка, которую никак не удается поймать.

В торговом центре покупаю все, что нужно, и, торопясь к приходу Люси, возвращаюсь в квартиру – назад в свою уютненькую тюрьму.

46

Пустые наручники

Я до этого трупов в жизни не видела. Он уже восковый и какой-то нечеловеческий. Вытекшая из него лужа крови по форме напоминает фасоль. Я начинаю сдавленно реветь, горло сжимает одна эмоция за другой. Пытаюсь представить, каким Джерри был в детстве. Вижу маленького мальчика, в изумлении глядящего на мир; как же получилось, что он стал таким мудаком. И когда его так накрыло? Ненавидимый и проклинаемый всеми мешок с костями лежит теперь на полу: молодой еще человек, ушел из жизни в расцвете сил, и только кондиционер не дает ему немедленно начать разлагаться.

Меня накрывает полный паралич, и единственное, что мне приходит в голову, – поехать на квартиру. Освободить Лину, рассказать все про Джерри, показать блокнот, фотографии и негативы. Я холодею от этой мысли, но отцовская бредятина оказалась пророческой. Да, я убийца. Окей, необходимая самооборона, но все равно теперь нужна поддержка Лины, иначе на ближайшие лет двадцать придется ограничиться пиздятинкой безо всяких там искусственных членов. Я совершила убийство, возможно, даже двойное; хер знает как там сейчас Винтер. Все это означает, что теперь я полностью в руках своей заложницы.

Самооборона. Непрерывно повторяя это слово, я выхожу на улицу, залитую рваным светом, и сажусь в «кадиллак»: движения как у робота. Откуда-то доносится шум – едва различимый, но интенсивный и настойчивый; на самом деле его источник – я, но звучит так, будто кто-то шепчет мне на ухо.

Самооборона. Задним умом я понимаю, что вру себе: рано или поздно я бы завалила какого-нибудь козла типа Джерри, я годами к этому шла и немало повидала ему подобных. Когда этот ублюдок залупился, он был уже обречен, а мне теперь придется за это расплачиваться.