Книга Царица любит не шутя - Елена Арсеньева

Увы! Именно это выражение вскоре пришлось использовать Макензи Дугласу, присовокупив, что он закупил уже все меха, какие только мог. На черную лисицу в России оказался чрезвычайно большой спрос, соболь был по-прежнему в моде, ну а рысь, хоть и употребляемая исключительно для дорожных шуб, стояла все-таки в цене. В дальнейшем мехами предстояло заниматься исключительно мадемуазель Лии де Бомон.

Виною этому оказалась «черная лисица» — сэр Уильямс Гембори. Подозрительный в высшей степени даже к своим соотечественникам, он воспользовался своим влиянием на Бестужева, чтобы добиться узаконения: ни один англичанин не должен являться ко двору Елизаветы иначе, как представленный самим сэром Уильямсом. Дугласу пришлось прийти к посланнику за рекомендацией, но высокомерный англичанин принял шотландца, прибывшего из Парижа, не просто сухо, но даже оскорбительно. Дуглас понял, что путь во дворец ему закрыт, за каждым шагом его будет установлена слежка, а идя напролом, он рискует провалить все дело. Поэтому он счел за благо демонстративно уехать, однако перед отъездом ухитрился представить свою прелестную спутницу графу Михаилу Воронцову.

Едва оказавшись наедине с графом, Лия де Бомон расстегнула корсет и… вынула из-под его пластин грамоту Людовика XV, подтверждающую ее полномочия. Некоторое время Михаил Илларионович не в силах был взглянуть на этот документ, а, словно обуреваемый желаниями мальчишка, впервые увидевший обнаженную женщину, таращился на девственную грудь Лии. А между тем смотреть там было совершенно не на что: грудь сия оказалась редкостно плоской. Потом Воронцов внимательней вгляделся в прелестное лицо младенца…

Заметив в его глазах растерянность, Лия поощрительно улыбнулась:

— Я вижу, ваша светлость, вы хотите меня о чем-то спросить? И, кажется, я даже догадываюсь, о чем именно. Спрашивайте и не бойтесь обидеть меня вашим вопросом! Вы не представляете, насколько мне осточертели легковерные идиоты, и хотя успех моего дела зиждется именно на легковерии рода людского, все же я в восторге встретить наконец проницательного человека. Ну же, смелее, граф! Спрашивайте!

Но, несмотря на разрешение, граф еще долго бекал и мекал, прежде чем решился задать Лии де Бомон свой вопрос. Получив ответ, которого ждал, он все же долго не мог прийти в себя от удивления, а потом несколько раз хлопнул Лию по плечу с истинно братским расположением, получив взамен такой же братский и весьма увесистый хлопок. А вслед за этим он прочел верительные грамоты Лии де Бомон — и ринулся в приемную Елизаветы: просить императрицу, а если понадобится, и требовать, чтобы она незамедлительно приняла тайную посланницу Франции.

Санкт-Петербург, Зимний дворец, будуар, потом кабинет императрицы Елизаветы, 1755 год.

Иногда так ей хотелось чего-нибудь новенького! Чего-нибудь необыкновенного! Наскучавшись во время своего затянувшегося ожидания престола, настрадавшись в безденежье, Елизавета теперь не уставала развлекать себя и пребывала в убеждении, что между ее желанием и его исполнением должно пройти минимальное количество времени.

Она самозабвенно любила скорость! Лошадей, назначенных для ее экипажа, особым образом готовили. Потом в ее линейку или возок (зимой — с печью внутри) впрягали двенадцать лошадей и пускали их в карьер. Если одна лошадь падала, ее немедленно заменяли другой — за экипажем скакала полная смена запряжки. Таким образом пробегали до сотен верст в сутки. Приближенные завербовали четыре тысячи лошадей и страшно возгордились. А фаворит, Алексей Разумовский, узнав об этом количестве, снисходительно засмеялся:

— Да их нужно в пять раз больше!

Да, к хорошему быстро привыкаешь, и ничто так легко не усваивается, как роскошь. Пресловутое окно, прорубленное Петром в Европу для выхода в нее, его дочь превратила во вход, сквозь который из Европы мало сказать ринулось огромное количество всяческого народу, от артистов до шпионов, но и в страшном количестве ввозились предметы роскоши — в первую очередь для Елизаветы. И заниматься этим приходилось всем подряд. Тайный советник Черкасов пекся о снабжении императорского стола провизией и сластями: выписывались персики, апельсины, устрицы из-за границы, раки из Украйны, причем для скорейшей доставки их организовывались смены лошадей от Батурина до Петербурга. Коллегия иностранных дел занималась покупкой бриллиантов для государыни, а канцелярия Сената заботилась о воспитании двух медвежат, назначенных для развлечения ее величества. Они должны были научиться ходить на задних лапах и прыгать через палку. Посланный во Францию для переговоров господин Бехтеев добросовестно тратил свое время на покупку новомодных чулок.

Императрица страшно удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что она может обидеть человека приказом добывать для нее раков или покупать чулки. Она искренне считала, что в России значительным лицом является только тот, с кем говорит она, Елизавета, и до тех пор, пока говорит. Она любила повторять: «В моей империи только и есть великого, что я и великий князь[67], да и то величие последнего не более чем призрак». Но уж если ей взбредала охота возвысить человека до себя, это было нечто баснословное! Сидючи в бедных царевнах, она только и могла, что радовать любовников своим роскошным телом. Александр Бутурлин, Семен Нарышкин, Василий Чулков, Петр Шувалов, Михаил и Роман Воронцовы, Карл Сиверс, Лялин, Войчинский, Мусин-Пушкин, Ивинский, Панин, Алексей Шубин, Алексей Разумовский… Ой, да разве только эти? Со счету небось собьешься! Все они воистину по-царски были вознаграждены потом, когда Елисавета стала Елизаветой Петровной. Шубин более других пострадал за свою верность возлюбленной и расплачивался за нее в страшной земле Камчатке[68], но потом, возвращенный из ссылки, зажил богатым помещиком и генерал-майором. Истопник Василий Чулков всегда, всю жизнь был при Елизавете, спал у порога ее опочивальни, охраняя от могущей быть беды, а заодно утешал в ночных страхах, которые ее частенько терзали. Самый любимый из всех, Алексей Григорьевич Разумовский, пастух из украинского села Лемеши, потом певчий императорской капеллы, попал в поле зрения Елисаветки благодаря удивительному голосу, а в постель — благодаря редкостной красоте и баснословным слухам, ходившим о его мужской доблести. Слухи оправдались с лихвой, и Разумовский уже не покидал постели царевны, а потом и императрицы. Более того — в 1742 году в церкви подмосковного села Перово он стал тайным супругом Елизаветы, и потом, в ознаменование этого события, она частенько жертвовала в ту церковку ризы и воздухи, вышитые ею самой жемчугом и драгоценными камнями.

Впрочем, морганатическому супругу государыни частенько приходилось отодвигаться на самый краешек ее постели, чтобы освободить нагретое местечко для другого человека, которого Елизавете приходило желание возвысить до себя. На счастье, при своей могучей внешности Алексей Григорьевич был редкостно добродушен и уживчив, умел снисходительно относиться к человеческим слабостям. Например, любя карточную игру и равнодушно относясь к выигрышам и проигрышам (это вполне объяснимо, ибо при желании он мог бы иметь в своем распоряжении государственную казну), он дома частенько затевал игру и держал банк, чтобы доставить удовольствие гостям. При этом он позволял беззастенчиво грабить себя, ибо гости открыто мошенничали, играя с ним, либо просто набивали карманы золотом, валявшимся на столах.