Книга К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

Вечером третьего дня я сказал жене:

– Давай не пойдем во дворец на вручение премии.

– Почему?

– Мне неинтересно.

– А если премию получишь ты? Это пятнадцать тысяч евро.

– Мне никогда не достаются премии. Это предрешено. Я Козерог. Моя планида вечно стремиться – но не достигать. Понимаешь? Надо принять это легко. Просто знать это о себе, и все. Не могу же я заново родиться в другой день года!

– Мне звонила Колетт и сказала, что в издательстве все уверены, что премия достанется тебе.

– Не хочу их огорчать, но они ошибаются. Кроме того, я не хочу.

– Чего ты не хочешь?

– Получить эту премию.

– Ты бы год мог спокойно работать на эти деньги.

– Над чем? У меня сейчас ни одного замысла нет в голове. Представляешь, тебе вручают премию, а ты даже сказать ничего не можешь о своих «творческих планах»! Вот уж позор воистину… Если хочешь знать, свое я уже получил. Вполне. И очень этому рад. Так рад, что я хочу об одном попросить тебя – пойдем пройдемся напоследок по Зеркалу…

Был отлив и час вечернего заката. Форты отражались в зеркале песка, как древние пирамиды майя.

– Послушай, – сказала жена, и я понял, что она видит ситуацию совсем по-другому, и мне придется считаться с этим. – Послушай, продержись до конца…

Когда мы вышли из дворца, было уже поздно. Отлив кончился. Зеркало померкло. В ночной тьме в дали моря шумели волны подступающего прилива.

– У тебя есть эти – мелкие еврики? – спросил я.

– Полный карман.

– Пойдем-ка… Хотя я не убежден, что мы еще раз вернемся сюда… Но хотя бы за то, что здесь мы так остро почувствовали себя людьми…

– На, возьми…

Пригоршня мелочи полетела во тьму, на шум прибоя. Босые ноги лизнула мягкая – будто речная – волна.

– Завтра утром мы еще увидим Зеркало. И туман. Белое на белом. Твой любимый пейзаж…

– Не смей меня утешать. Поцелуй меня, крепко. Дай еще монетку.

Утром я еще успел снять фотографии со стенда издательства и подписать несколько книг.

В одиннадцать вечера обратный поезд прибыл в Париж на вокзал Монпарнас.

VI. Конец зеркального коридора

Париж мне подарил отец.

Когда я был маленьким, он в первый раз съездил в Париж по заданию «Комсомолки» и привез оттуда карту города с нарисованными на ней крошечными зданиями: тут были Лувр, собор Нотр-Дам, Триумфальная арка, дворец Трокадеро, Эйфелева башня – в общем, все, что следует увидеть туристу. Эту карту он сохранил до самых последних своих дней. Сначала она лежала под стеклом на маленьком журнальном столике в его кабинете в Останкине, где сейчас с моей бывшей женой живут мои дети; потом, когда он ушел, он забрал эту карту с собой и перевез в новую квартиру на «Аэропорте», где она лежала под стеклом прямо на его рабочем столе, служа основой его суверенному пространству. Потом, когда ему пришлось уйти и оттуда, карта перекочевала под стекло на рабочий стол дачи в Переделкине. К тому времени он объездил уже весь свет и карты столиц Европы, Северной и Южной Америк у него тоже были – но эти карты хранились в шкафу, среди любых прочих. А Париж он хотел всегда видеть перед собой. Париж он любил. Так любил, что эта влюбленность еще в детстве передалась мне. И на первой карте, которую я самостоятельно нарисовал в своей жизни, помимо, разумеется, «Москвы» и «Заветов Ильича» (дачной местности, где отец снимал домик на лето), помимо «Водохранилища» и «Юга» (где я успел побывать) и «Севера» (о существовании которого я знал), был еще «Париж» – полумифический город отца с такими странными и прекрасными названиями улиц и площадей, по которым мне тоже, разумеется, хотелось когда-нибудь пройти – скажем, от площади Звезды до сада Тюильри. Потом, когда отец умер и мне пришлось перебираться из его дачи в крошечную сторожку, определенную мне для жизни, карта куда-то исчезла. Наверное, так и лежит в нераспечатанной коробке на чердаке вместе с другими реликвиями отца – пенсне деда (моего прадеда), кремневым наконечником стрелы, плюшевым медвежонком коала, привезенным из Австралии, камнем из пустыни Наска и осколком снаряда…

Был 1994 год. Я только что вернулся со своего Острова из экспедиции, которая прошла на удивление успешно и дала наконец толчок книге, и тут отец вдруг предложил: «Хочешь в Париж?» О, он был мастер таких вот неожиданных предложений! Я загрустил. В Париж я хотел, но мне было уже не шесть лет, а тридцать три, и я отлично понимал, что стоит такое предложение недешево, а я и так израсходовал всю семейную наличность на экспедицию… Но отец не шутил. К тому времени он уже жил один, но я еще не понимал, что он играет одну из самых сложных своих шахматных партий – разыгрывает конец жизни: доделывает несделанное, отдает долги, раздаривает подарки…

Париж он дарил мне и своему лучшему другу Юре Чудецкому, в советское время – специалисту по боеголовкам, разумеется, «засекреченному» и, разумеется, невыездному. Он скопил деньги – чтобы там, в Париже, нам не пришлось унизительно экономить, он нашел турфирму и в один прекрасный день объявил, что мне просто надо подъехать туда-то и туда-то с паспортом. И все. Так мы и попали в поле чудесной карты. А дальше она стала просто разворачиваться перед нашими глазами, как волшебный свиток всамделишных зданий, автомобилей, людей… Был октябрь. Шел дождь. Все было прекрасно и удивительно. Все было волшебно в тот раз. Мы заходили в кафе, выпивали вина и шли – теми тайными путями, которые другие люди, уже, увы, вычеркнутые из списков живых, показали отцу когда-то. Он выводил нас к русской церкви на рю Дарю и какой-то кривой улочкой – к собору Нотр-Дам; непременно надо было пройти именно этим путем, ибо только так можно увидеть сначала шпиль с восходящими к вершине собора бронзовыми фигурами апостолов, потом крышу центрального нефа и контрфорсы с химерами и только потом – в фас – два портала и две башни фасада, пропечатанные в любом путеводителе по Парижу. Впрочем, для нас-то все было впервые: и крашенные зеленым лавчонки букинистов на набережной Сены, и помпезный фонтан у входа на бульвар Сен-Мишель, и парусные игрушечные яхты, которые запускал в фонтане сада Тюильри какой-то ловец податливых туристических сердец. Но отец не унимался, он непременно хотел показать нам памятник маршалу Нею, за спиной которого располагался знаменитый ресторанчик «Closerie de lilas» («Сиреневый хуторок»), где когда-то любили выпить Аполлинер и Хемингуэй. Мы находили место, «хуторок» оказывался давным-давно поглощенным городом, а ресторанчик разросся и стал весьма дорогим заведением, куда нам, в общем-то, не стоило и соваться, но отец все-таки совался, протискивался к стойке и показывал нам сияющие от бесчисленных прикосновений таблички: вот здесь, значит, бухал Аполлинер, а вот здесь – Хемингуэй. И радовался радостью волшебника, которому удалось-таки совершить свое маленькое чудо. Но иногда ничего не выходило: мы отыскивали готический ресторан «Le monde des chimêres»[47], где когда-то любил сиживать прекрасный друг отца, сын эмигрантов, боец Сопротивления, журналист и мистик Кирилл Небург. Черные двери ресторана бесшумно открывались, обнажая темную дорогую внутренность, багровые портьеры, белоснежные скатерти. Швейцар придирчиво осматривал наши плащи и куртки, однако вежливо выслушивал.