Книга Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

– Будет им звонкая монета, – улыбнулся в ответ Засекин. Он ждал этого вопроса. – На то государева казна деньги выделила. Но об этом мы позже потолкуем. Мне теперь важно день и час знать, когда вы в путь отправитесь.

– Когда прикажете, светлый князь. Сами срок называйте.

– Хорошо говоришь, атаман, – кивнул Засекин. – А сколько казаков возьмешь с собой?

– Ровно столько, – усмехнулся Богдан, – чтобы и от ногайцев отбиться, если что, и в срок успеть. Добро?

Оба воеводы переглянулись. Туров, довольный, засопел.

– Добро, – кивнул князь. – Принимаю вас, атаман, на цареву службу. Хотя бы на время.

5

– Вот он, этот лес, – зачарованно проговорил Тимоха. – Волшебный лес! Подарок божественный!

– Золотой лес, – обхватив себя руками, в широком зипуне, кивал его брат Трофим.

Князь Засекин, его свита и братья Буровы стояли в двух верстах от казанского кремля, на берегу речки Казанки. Позади них топтались десятка два стрельцов. Порывами бросался на воду осенний ветер, гнал рябь по свинцовой глади. Ровнехонько напротив, через реку, поднимался сосновый бор – корабельные сосны. И так красив он был, так величав!..

– А и впрямь хорош, – проговорил Засекин. – А, Крутобоков? – оглянулся он на сотника. – Что скажешь, Савелий Данилович?

– Хорош! – крякнул могучий стрелец. – Такой и рубить жалко!

– Для нашего дела не жалко, – весело поправил его князь. – Для нашего дела он и впрямь золотой. Так что, фортификаторы, подойдет? Ему конца и края, кажись, нету…

– Пойдет, Григорий Осипович. Добрый лес, – солидно заверил его Трофим Буров.

– И река рядом! – восторженно вздохнул Тимоха. – Сам Господь нам этот лес посылает. Верьте, ваша светлость, – обернулся он к Засекину, – сам Господь!

– Да будет так, – хлопнул в ладоши Засекин. – Лес для стен новой крепости найден. Теперь, Буровы, смело плывите с атаманом Барбошей к Самаре. Изучайте берег. А казанские лесорубы аккурат к вашему возвращению этот лес по берегу Казанки и положат. Днем и ночью работать будут. Сегодня же и плывите. С Богом, братцы, с Богом!

6

Ветер все чаще бросался с заволжских степей сюда, к Казанскому кремлю. Осень день за днем отнимала тепло у мира. Стучали сотни топоров у речки Казанки, а ветер добросовестно доносил сюда отголоски ударов и хруст валящихся деревьев. Погибал сосновый бор, чтобы лечь у берега ровными обтесанными стволами, ожидая своего часа.

Дубовый лист опустился на широкий каменный подоконник воеводских палат. Охристый, с коричневыми подпалинами, сухой лист. Взял тот лист Григорий за твердый корешок, провернул в загрубевших пальцах, печально улыбнулся.

Вспомнил многое… Давнее время, канувшее в Лету. Чаще прочего вспоминались синие глаза Маши – счастливые и полные горя одновременно – в той избенке, у дороги, на пути к Белоозеру, откуда его милой уже не было исхода. «Время наше вышло, ступай же…» – сказала она ему тогда. А он все твердил: «Приеду на Белоозеро – увезу тебя!» Господи, а ведь ждала, наверняка до последнего дня ждала! Пока не истекла кровью, рожая его ребенка, на руках у повитух. И Петьку Бортникова вспомнил, что на сабли опричные полез, заранее зная, что убьют. Не отступился ведь! Вспомнил Григорий Осипович и Марфушу. Искал он ее в Москве, чтобы с ней печали и тревоги из сердца вытравить, да сгинула Марфуша в том пожаре во время великого и страшного нашествия Девлет-Гирея. А может, уведена была крымцами в полон. И след простыл! Как и сотен тысяч других русских людей… Пантелея, ординарца его бывшего, в Ливонии «огневая болезнь» не пощадила – забрала. Вспомнил, как слетели головы Данилы Адашева и его сына. Как Андрей Курбский у стен спящего Дерпта с собой звал. Многих еще вспомнил: и любимых, и товарищей, и врагов. Которых уже не было рядом и никогда не будет. Всё больше теней сопровождало его на этой земле. Но солнца пока было много, хоть светило оно теперь иначе…

Новые дороги открывались ему. По воле царя-батюшки, бывшего опричника Годунова и его, Григория Засекина, собственной судьбы. Найдет ли он где покой, или это движение вперед будет сроком во всю его жизнь?..

И в этот же час, уже верст за двести на юг от Казани, врезáлись весла пяти стругов в плотную осеннюю воду, помогая парусам и быстрому течению. На головном струге, на носу, крепко держась за борт, зорко оглядывал берега казачий атаман Барбоша. Исчезли яркие краски из его наряда – все теперь было суровым, под стать осени и случаю. Соболью шубу поменял он на бобровую, и шапку такую же теперь на затылок задвинул. Плотный серый кафтан был на нем. На широком кожаном поясе держались тяжелая сабля в серебряных ножнах да длинный кривой татарский кинжал.

– Какие берега! – вздыхал за его спиной Тимоха. – Много рек повидал, но такую – впервые!

– Ты не на берега смотри, строитель, – усмехнулся Богдан Барбоша, – а на тех, кто вдоль этих берегов рыщет.

– А кто-то рыщет?

Барбоша снисходительно покачал головой. Еще вчера он видел, как меж дальними лесочками шли по левому берегу всадники. Тенью двигались за ними. Отряд небольшой, человек двадцать, но преследовал их неотступно.

– Эх, ты, лапотник, – презрительно процедил атаман. – Только и видишь, что бугорок, куда тебе колышек вбить! А я – тех, кто кожу с тебя заживо содрать может. То ногайский разъезд, Урусовы люди.

Тимоха испуганно умолк.

Богдан Барбоша переглянулся со своим рябым помощником по кличке Белуга – матерым казаком исполинского роста, который то и дело громко подгонял гребцов: «А ну, братцы, покажем атаману, что мы ветра покрепче будем!» Казак тоже во все глаза смотрел на берега. Поймав взгляд атамана, рябой исполин кивнул:

– Чертом лысым клянусь: они!

– Люди Уруса – враги мои кровные, – пояснил атаман братьям Буровым. – Знают они мои струги, хорошо знают. – Барбоша оскалился, показав крепкие зубы. – По пятам идет собачье отродье! – Подмигнул Тимохе: – Отомстить мне хотят, строитель. Давно хотят!..

– А за что же?

Рябой казак-исполин осклабился. Волна ударила в борт струга, за ней другая, судно резко качнуло. Каждый ухватился, кто за что успел.

– Скажи ему, Белуга, – разрешил Барбоша.

– За девок своих косоглазых и крепкотелых, – зычно рассмеялся тот. – Мы их того… на стельки, а потом – на рынок, к Каспию ближе. И детишек их туда же. А мужичков их косых – в расход. Вот за это!

Богдан Барбоша, острых глаз не сводя с любопытного фортификатора, посмеивался. Тимоха замялся: в такой компании любой язык проглотит.

– Так ведь князь Засекин свои струги предлагал, новгородские? – все же выдавил он из себя. – Не узнали бы ногайцы, а?

Улыбка сошла с тонких губ Барбоши:

– На чужом корабле, даже самом славном, идти нельзя: то же, что на чужом коне в битву. Кто знает, когда он тебя понесет? Да и будет ли покладист? Свой – надежнее! – довольно похлопал он сильной рукой по борту.