Книга Марш экклезиастов - Ирина Андронати

А потом Шпак сообразил, что ведь паспорта-то и основные деньги хранились в сейфе отеля! Настроение даже немного поднялось, чему весьма поспособствовало холодное пиво. С тем друзья и покинули отель…

Чтобы уже никогда в него не вернуться.

В ожидании парабеллума

В Марселе Тигран, не мелочась, снял небольшую виллу. Нам всем хотелось отдохнуть от революционных неудобств.

К марсельскому Хранителю ключа, мсье д`Арсуа, я взял Ирочку. Это было наитие. Думаю, не будь её — или будь на её месте хоть кто-то другой — ничего бы у меня не вышло. А так…

Ну, промучились мы часа четыре, это да. Мсье оказался крепким орешком. Однако в конце концов он нам поверил. Тому, что мы имеем право войти в рум…

Ирочку я оставил снаружи — такие вот закрытые пространства она тоже довольно плохо переносила. Конечно, зря я это сделал, но задним умом мы все крепки. В конце-то концов, ясный день, тихий район. Сидит себе девочка на скамейке…

Мне повезло сразу: никуда не переходя, сразу же — я нашёл одиннадцать свечек. Две оставил на месте, остальные взял.

Никто не знает — ни отец, ни Брюс, — откуда в румах берутся эти свечки. Будто кто-то невидимый изредка обходит помещения и пополняет запас. Например, в лампах всегда есть масло — и даже если их оставить горящими и спуститься в рум через год, они будут гореть…

Кроме свечек, я взял две гранулы ксериона (из трёх, что лежали в ящике) и два карабина с патронами (после Швейцарии мне было как-то неловко без оружия — словно в людном месте без штанов). И ещё я прихватил — наконец-то! — парабеллум…

Упаковал карабины в длинную картонную коробку из-под какого-то компьютерно-музыкального прибамбаса (по дороге к входу в рум я подобрал её на улице — был уверен, что пригодится) и только собрался подняться наверх, как вдруг на лестнице зазвучали шаги.

Появились: Ирочка впереди и наш японец (никак не могу запомнить его имя!) сзади. Японец держал Ирочку поперёк груди одной рукой, а другой — прижимал к её шее нож.

На плече японца болталась сумка с Граалем.

Он стал кричать что-то — с жалобными интонациями и, кажется, на ломаном английском. Но я его честно не понимал — а Ирочка, похоже, просто ни на что не реагировала. Опять возвращалась та дрянь, из которой я её так упорно выковыривал…

Я был очень зол на японца. Медленно сказал: не понимаю. Повторил по-английски — ещё медленнее. Раз, другой, третий. Кажется, до него дошло. Он понял, что словами ничего не добьётся, надо показать пальцем. А все пальцы были заняты…

Потом я сообразил, что в руке у меня парабеллум. Я показал, что осторожно кладу его на пол и отпихиваю к стене.

В полумраке могло показаться, что так я и сделал. На самом же деле я засунул пистолет за пояс сзади.

Увы, когда я встал, он провалился в штаны. Так что все мои ухищрения оказались бессмысленными. Последний штрих испортил всю картину…

Японец убрал нож от горла Ирочки. Но не ослабил хватку. Он неприятно пыхтел и потел. Подталкивая Ирочку сзади, подошёл к столу. Стал рассматривать пометки, по-птичьи наклонив голову.

Во всех румах посередине комнаты стоит стол, обычно круглый, обычно с каменной столешницей. В центр стола, на небольшое возвышение, ставят свечку — там всегда есть след от сгоревших. А дальше надо определиться, куда тебе надо — то есть либо по карте (готовых карт не существует, в своё время Брюс, отец и Костя составляли их сами), либо по меткам на стенах, либо — по меткам на столе. На столах же всегда изображён круг с нанесёнными сторонами света и с непривычным делением окружности на сорок восемь секторов…

Отец говорил, что оставлять свои пометки не принято — по каким-то скрытым причинам. Но, наверное, эта традиция, этот обычай возник в сравнительно памятные времена, потому что на некоторых столах (я случайно подслушал тот разговор отца и Брюса, клянусь!) — на некоторых столах отметки всё же были, причём очень старые. Древние. Нанесённые каким-то таинственным способом. Абсолютно непонятные и неизвестно на что указывающие.

Так вот: на этом столе их было шесть. Два я определил: на Северную Америку, скорее всего, на Провиденс, — и на Касабланку. Остальные вели непонятно куда.

Японец кончиком ножа показал на восточную часть круга и медленно-медленно, чтобы я понял, протянул: Ки-оо-то, Ки-оо-то…

Киото, задумался я.

В Японии было два рума: один действительно в Киото, вернее, в пригородном селении Оцу, другой — на Хоккайдо, рядом с горной деревней, название которой я забыл. Был наверняка ещё и третий, но из него невозможно было выйти, дверь не открывалась. Скорее всего, её завалило…

Киото — это примерно тридцать пятая параллель, а Марсель — сорок третья. Казалось бы, всё просто — на восток и самую малость на юг, — но геометрия пространства румов несколько сложнее. Как сказал отец, когда спускаешься в рум, земля становится плоской, бесконечной и слегка закрученной по часовой стрелке пологой спиралью. То есть, чтобы попасть отсюда в Киото, надо целиться значительно южнее — примерно на двадцать градусов, а чтобы сказать точнее, нужно сесть и посчитать на бумажке.

Но!

Вот именно что на восток и чуть-чуть на юг указывала тёмная стрелка, и рядом с нею угадывался значок: что-то вроде латинской L, к которой слева приставлены были три косых палочки (короткая вверху, длинная внизу) с завитками на концах, и лично я опознал бы в этом значке левую половинку разрезанной вдоль ёлки, а человек восточный — левую половинку пагоды.

Я вдруг понял, что у меня основательно плывёт в глазах. Казалось, всё вокруг наполняет перламутровый дым, и звучит что-то странное, неслышная музыка, нет, множество шёпотов, сливающихся в один…

Очень тяжело было думать и понимать. Решать — ещё тяжелее. Мозги обложило мягкой ватой.

Киото, думал я, Киото.

И — ёлка… ёлка… ёлка… ёлка…

В то же время каким-то уцелевшим, твёрдым, если можно так выразиться, кусочком мозга я понимал, что этот старый хрен беззастенчиво Ирку лапает и сопит при этом!

— Ки-о-то! — показал я на ёлку. — Альте кАпитэл.

— А-а! — завопил самурай. — Я-аа!

И взмахом ножа показал, что именно туда ему и надо.

Я, производя гипнотически-успокаивающие помавания руками, установил возле отметки игральную карту, поставил в центр стола дрожащую свечечку, потом медленно-медленно полез в карман за спичками. Японец сделал два крабьих шажка туда, где должна будет открыться дверь. Я спичкой показал на Ирочку; японец осклабился. Я понял, что он ждёт момента, когда появится проход в другой рум. В общем-то, он мог нас просто убить и сделать всё сам, но почему-то не убивал. Наверное, не хотел портить карму.

Похоже, мы с ним прекрасно понимали друг друга…

Перламутровый дым в свете масляной лампы, стелясь тонкими слоями, создавал там, куда не смотришь, странные неуловимые картины.