Книга Советский Союз. Последние годы жизни - Рой Медведев

В июле и в августе 1990 г. внимание страны было приковано к XXVIII съезду КПСС и предшествовавшему ему съезду Российской компартии, о которых я буду писать ниже. Вскоре после начала XXVIII съезда Борис Ельцин заявил о своем выходе из КПСС, сдал свой партийный билет и вышел из зала в Кремлевском дворце съездов. Он мотивировал тогда свой шаг тем, что он, как Председатель Верховного Совета РСФСР, должен находиться вне партий и партийной дисциплины. Вскоре после этого он отправился в большую трехнедельную поездку по России. Картина, которую он мог видеть в экономике и социальной области, удручала: дела шли в стране все хуже и хуже. И в областях, и в автономных республиках ему жаловались на недостаток полномочий. Именно в этой поездке Б. Ельцин сказал как руководителям автономий, так и областным лидерам: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Осенью 1990 г. и в Российской Федерации, и в целом по СССР начался «парад суверенитетов», который ничем, однако, не улучшил положения регионов.

И во время своей поездки по стране, и в Москве Б. Ельцин работал много. Он формировал свой аппарат власти и знакомился с самыми разными антикризисными программами, которых тогда появилось много и помимо программы «500 дней» Григория Явлинского. С Михаилом Горбачевым он встречался редко. Ельцин ничего не просил у Горбачева и у Центра, но главным образом ставил в известность Горбачева о своих решениях. «Россия идет впереди», – писала одна из московских газет. Была сделана попытка сохранить и избирательный блок «Демократическая Россия», превратив его если и не в партию, то в политическую коалицию. На Учредительном съезде движения «Демократическая Россия» приняли участие 24 различные общественные организации и 10 партий. В зале одного из московских кинотеатров собралось 1770 делегатов из 73 областей, краев и автономных республик. Осень 1990 г. была трудным временем, когда кризис углублялся день ото дня, но никто не видел реальной глубины кризиса и не понимал, что и как нужно делать. По Москве одна за другой шли многотысячные демонстрации и манифестации. Самая массовая прошла в середине сентября на Манежной площади. Настроение у собравшихся было мрачное, но главным требованием, которое выдвигали манифестанты, была отставка Николая Ивановича Рыжкова – премьера СССР. «Временное правительство Рыжкова Н.И. в отставку!» – было написано на одном из больших транспарантов. «Перестройка идет уже шестой год, – писала одна из газет. – Сколько съездов и сессий отшумело! Сколько бумаги исписано усердными клерками Совмина. Каких только рецептов не прописывали нашей хиреющей экономике мудрейшие врачеватели. Почему же нашему больному обществу все хуже и хуже? Мы готовы обрести облегчение через жертвы. Но нельзя же годами идти путем бесконечных и бесплодных жертв. Видимо, пора уже менять не лекарство, а докторов. Мы видим, что вами, Николай Иванович, и вашей командой делалось в эти годы кое-что полезное. Но делалось робко, непоследовательно, фатально медленно, с недопустимыми идеологическими вывихами. Но теперь – пора! Уйдите с миром, Николай Иванович! Уйдите с миром!»[137]Неясно было, однако, какой новый доктор должен был прийти и какие лекарства он мог бы выписать.

В самом конце сентября 1990 г. М. Горбачев пригласил к себе Б. Ельцина, и они вдвоем говорили в кабинете Президента СССР много часов. Их встреча вызвала общий интерес, но о ее содержании и характере рассказал журналистам только Борис Ельцин. «У вас была недавно встреча с Горбачевым, – спросила Ельцина А. Луговская из газеты «Союз». – Вы поняли друг друга?» «Да, – ответил Ельцин, – у нас был пятичасовой и достаточно откровенный разговор. Можете представить, сколько вопросов можно было обсудить: тридцать, сорок? Разговор шел по крупным, принципиальным вопросам: о позициях России, об отношении к Декларации и суверенитету республики, о разделении власти, функциях Центра России. В чем-то мы остались при своих мнениях, в чем-то согласились и убедили друг друга. Некоторые считают, что я пошел на уступки. Ни в коем случае. Категорически нет. Ни по одному вопросу диалога не было ущерба России и ее суверенитету. Наш настрой – быть в составе Союза и способствовать его консолидации. Но при этом каждая суверенная республика-государство должна вести свою самостоятельную и внутреннюю, и внешнюю политику, а за Центром, как стратегическим органом, остаются минимальные задачи. И как непременное условие – позиция невмешательства. Основой может стать подписание экономического соглашения – это было бы правильно и интересно. А в быстрое заключение Союзного Договора я пока не верю». А. Луговская спросила о новых личных отношениях Ельцина и Горбачева. «Признали ли вы друг друга?» Ельцин ответил с некоторым раздражением: «В чем «признали»? Во взаимной любви? Нет! Он признал, что я Председатель Верховного Совета России и что Россия пойдет самостоятельным путем. Он, по-моему, понял, что никогда не сумеет ни «сдвинуть» меня, ни поставить на колени. У меня давно исчез страх перед ним. Я не чувствую ни страха, ни подчиненности. Теперь это отношения двух равных руководителей. Правда, мы касались и личных моментов, но не всех, так как их слишком много. Слишком много он причинил мне боли за все это время»[138].

Ельцин действительно ничего не уступил. Но почти по всем пунктам уступил Горбачев, он только требовал от Российской Федерации продолжать перечисление налоговых платежей в Центр, так как расходы союзного правительства все больше и больше превышали его доходы. Горбачев уступил власть в России Ельцину, но у Горбачева уже не было власти ни в Закавказье, ни в Прибалтике. Он просто не знал, что делать, не принимал никаких важных решений и занимался мелкой административной суетой. Его помощник Георгий Шахназаров писал позднее в своих воспоминаниях: «Создаются все новые и новые подразделения, количество чиновников растет в геометрической прогрессии по отношению к числу органов, растущих в пропорции арифметической. Приобретается огромное количество все более совершенной вычислительной и канцелярской техники. Поскольку ее невозможно освоить, она складывается штабелями и пылится в коридорах Кремля. Развертывается грандиозное перемещение служб. Производится капитальный ремонт и без того достаточно чистых и уютных комнат. Вся эта псевдоделовая суета сопровождается чудовищной организационной неразберихой. В приемной президента то и дело разыскивают неизвестно куда запропастившиеся документы. Президентские указы не прорабатываются достаточно тщательно, и в результате на другой день после их опубликования приходится вносить в них коррективы. Присматриваясь к методам работы Горбачева, я все больше убеждался, что импровизации он отдает предпочтение перед системой и что, будучи выдающимся политиком, наш Президент – неважный организатор. А если добавить к этой ахиллесовой пяте другую – бездарный подбор кадров, реформатор хромает уже на обе ноги, и это в конечном счете становится причиной неудач и бед, выпавших на его долю»[139].

Осенью 1990 г. Борис Ельцин еще не наладил управления Российской Федерацией, а Михаил Горбачев утратил почти все прежние рычаги управления. Страна фактически не управлялась – ни партией, ни правительством, ни Верховным Советом, ни президентом и двигалась вперед только по инерции.