Книга Искушение богини - Паулина Гейдж

– Ее имя Неферура, – безжизненным голосом повторила она за ним. – Очень хорошо. Амон сказал свое слово, и дитя будет носить это имя. Ты можешь идти.

Пятясь, он пошел к выходу, поклонился, стражник распахнул дверь и снова закрыл ее за ним.

Хатшепсут сидела точно в трансе, глядя в пространство перед собой и беспрестанно бормоча имя.

– Пошли Дуваенене к фараону, – наконец приказала она Нофрет, – пусть передаст фараону имя. Сама я не могу идти. Думаю, сегодня мне лучше полежать. Неферура, – медленно произнесла она вновь, пока Нофрет расстилала постель. – Дурное предзнаменование для моей маленькой красавицы. Надо бы послать за чародеем, пусть заглянет в ее будущее.

Но подобное нездоровое любопытство было не в ее характере, она это знала и потому за жрецом Сета не послала.

Тутмос передал с Дуваенене свое официальное согласие с выбором имени, но сам не пришел. Она знала, что он сейчас с Асет в детской малыша Тутмоса. Вытянувшись на боку и положив голову на согнутую в локте руку, Хатшепсут бесцельно глядела в надушенный полумрак своей спальни и думала о своей сестре Неферу-хебит и маленькой газели, которых давно уже не было на свете.

Она так и не встала. Сенмут каждый день приносил ей девочку, она играла с ребенком, прижимала его к себе, улыбалась, но с ложа не поднималась. Ее охватила ужасная усталость, мертвящая, убийственная апатия. День за днем она только и делала, что пила, спала и ела, не покидая надежного убежища своей комнаты. В аудиенц-залах и министерских кабинетах дворца Хапусенеб, Инени и Ахмуз, отец Юсер-Амона, выбивались из сил, пытаясь справиться с растущей горой работы, а Тутмос и Асет охотились, катались на лодках и пировали; суета и беспрестанное мельтешение их рабов и прислуги только раздражали измотанных людей, которые от зари до зари корпели в своих кабинетах.

Сенмут как-то пытался сказать Хатшепсут, что без ее властной руки огромная государственная машина Египта скоро встанет, но та лишь раздраженно велела ему заниматься своими делами и напомнила, что люди не просто так становятся министрами.

Тогда он обратился к Тутмосу, зная, что, кроме фараона, идти больше не к кому, хотя его тошнило при одной мысли о встрече с ним. Время Сенмут выбрал неподходящее. Тутмос, Асет и их маленький сын как раз отплывали в Мемфис поклониться богине Сехмет, так что Сенмуту пришлось говорить с ним среди толпы прихлебателей на ступенях у причала царской барки, которая покачивалась на воде, развернув флаги в ожидании фараона.

Тутмос просто отмахнулся от него.

– Вернусь, тогда и посмотрим, – бросил он, не сводя глаз с Асет, которая, покачивая бедрами, взошла по сходням, обернулась и поманила его к себе.

Сенмут отошел, еле сдерживая беспомощный гнев. А когда Тутмос вернулся, ничего не изменилось, пиры продолжались по-прежнему.

Наконец жарким душным вечером к Хатшепсут отправился Нехези. Он без предупреждения ввалился в покой, где она сидела на постели абсолютно голая, не считая тонюсенькой повязки на бедрах, и вяло перебирала на коленях полузасохшие цветы лотоса; на столике возле кровати стоял пустой винный кувшин. Поклонившись, генерал решительно шагнул к ложу и остановился, глядя на женщину сверху вниз.

– Пора вставать, ваше величество, – не допускающим возражений тоном сказал он. – Дни летят, Египет нуждается в вас.

Она поглядела на него лишенными блеска глазами.

– Как ты попал сюда, Нехези?

– Приказал моему солдату пропустить меня, разумеется.

– Чего ты хочешь?

Он настойчиво склонился над ней.

– Я ничего не хочу, ваше величество, но ваша страна жаждет вновь почувствовать вашу руку. Почему вы лежите здесь, точно больной ребенок? Куда подевался командир царских храбрецов? Я не пойду за вами в бой, нет, пусть хоть тысячи тысяч кушитов соберутся под стенами города!

– Это государственная измена! – На миг в ее голос вернулась былая суровость. – Кто ты такой, черномазый Нехези, чтобы говорить с царицей в таком тоне?

– Я – хранитель вашей царской печати, бесполезного куска железа, который болтается у меня на поясе и уже начинает мне надоедать. Я ваш генерал, чьи солдаты толстеют и бесятся от безделья. Почему вы не встаете?

Она поглядела на могучие черные руки, умоляюще разведенные в стороны, мускулистый торс, спокойное лицо, лучившееся жизненной силой, и обиженно заворочалась под прохладным льном.

– У меня голова горит, – сказала она, – и день за днем я как в бреду. С тех пор как жрец назвал мне имя моей дочери, я ослабла, устала так, будто это имя вытянуло из меня все силы. Я все время только о нем и думаю, Нехези. Оно не дает мне покоя.

– Это всего лишь слово, – отрезал он. – Да, в имени заключена великая сила, но только от человека, носящего его, зависит, будет эта сила дурной или доброй.

– Неферу-хебит умерла, – произнесла она медленно. – Случайно ли ее имя снова вошло в мою жизнь?

– Нет, – теперь он почти кричал на нее, – не случайно! Это хорошее имя, царское имя, имя, возлюбленное Амоном. Разве он даст дочери своей дочери имя, которое принесет ей вред? И разве ваша сестра умерла из-за имени? И неужели она бы стала насылать проклятие на вас, ту, которую любила и с кем при жизни делила все? Ваше величество, вы позорите себя, свою сестру и Отца вашего, Амона!

Не дожидаясь разрешения уйти, он смерил ее полным обжигающего презрения взглядом и выплыл из комнаты, рыкнув какой-то приказ стражнику у дверей.

Хатшепсут лежала, глядя ему вслед, ее сердце колотилось все быстрее. Его слова взволновали ее, в ужасе женщина спросила себя, что она делает здесь, в темноте и тишине, когда снаружи все живое радуется свету Ра и зеленые ростки снова пробиваются из земли. Но с места все же не сдвинулась.

Однажды утром, когда Асет нездоровилось, а простуда и больное горло сделали ее колючей и раздражительной, Тутмос пошел в детскую навестить дочь. Она, как обычно, спала; маленький Тутмос двигал ручками и ножками, улыбался и норовил выскользнуть из пеленок. Отец растерянно смотрел на девочку, морщина озабоченности пересекла его обычно гладкий лоб.

Наконец он вошел к Хатшепсут и сел в кресло у ее постели.

– Ну, как ты сегодня? – спросил он. Она посмотрела на него искоса.

– Неплохо. А ты как себя чувствуешь в роли правителя?

– Никак. Пусть всем занимаются министры. А иначе зачем они нужны?

Его слова до такой степени напоминали ее собственный ответ Сенмуту, что она села в постели, пораженная ужасом.

– Ты что, хочешь сказать, что не просматриваешь каждый день депеши?

– Нет, не просматриваю. Чтение мне никогда не давалось, а бормотание писцов меня усыпляет. Зато я отлично поохотился!

Вид его глупого самодовольного лица взволновал ее больше, чем что бы то ни было за последние несколько недель, ей захотелось протянуть руку и пощечиной согнать эту бестолковую усмешку с его физиономии; разозлившись, она соскользнула с кровати и позвала Нофрет, приказав принести ей одежду.