Книга Два брата - Александр Волков

Оставались позади недели пути, и уже начали наливаться силой руки и ноги, а на пополневших щеках проступил легкий румянец.

«А ведь, пожалуй, обману я смерть», – думал повеселевший Гущин.

И он обманул ее.

Когда увидел бессрочноотпускной солдат высокие, из кондового леса рубленные избы родного погоста, осень уже срывала желтые листья с деревьев и наводила по ночам забереги на прозрачную воду Онежского озера.

Староста Шубарин, выставив вперед брюхо, разгладив пышную бороду, проверил увольнительный билет Рущина и подозрительно посмотрел на Гаврилу.

– Так по какой причине уволен?

– Там написано, Елизар Антоныч, – резко ответил Гаврила. – По грудной болезни.

– Гм… гм… не похоже что-то. Ладно, живи, а потом посмотрим.

Староста оглядывал статную фигуру Гущина неспроста. Здесь, на севере, как и повсюду на Руси, не хватало людей. Кижский литейный и железоделательный завод иноземца Андрея Бутенанта выпускал нужный для государства металл, а сколько надо было затратить тяжелого труда на каждую железную болванку, пока не вывезут ее из заводских ворот!

Старуха мать недолго порадовалась на сына, с которым уж и не чаяла свидеться. По приказу старосты Гаврила отправился в лес, углежогом. Нелегкий это труд, но Гущин понимал, что, попади он на завод, духота и копоть помогут болезни быстро вернуться и доконать его. А тут все-таки работа шла на свежем воздухе.

Неспокойно было в Кижах. Ночью по улицам погоста мелькали тени, перебегая из одной избы в другую. Сквозь подслеповатые прямоугольники окон мерцал трепетный свет лучины и доносились приглушенные звуки голосов. Утром мастеровые выходили на работу, но с каждым днем держали себя свободнее, смелее смотрели управителю Меллеру в глаза и всё более дерзко звучали их ответы на его замечания и выговоры. Карл Иваныч терялся, не зная, что предпринять. Вся заводская охрана состояла из пяти престарелых инвалидов, вооруженных одной фузеей чуть ли не столетней давности.

Меллер написал хозяину письмо, просил исхлопотать у правительства хотя бы небольшую воинскую команду.

Пока управитель ждал солдат, кижские ребята обежали на лыжах все окрестные деревни, сзывая народ на суем.[168]

В назначенное воскресенье в Кижи сошелся чуть не весь крестьянский люд, связанный с заводом. У Карла Иваныча мелькнула шальная мысль разогнать сборище силой своих инвалидов. Но, несмотря на охватившую его тревогу, Меллер невольно улыбнулся нелепости такой затеи. Обширную площадь у церкви заливала многосотенная толпа сильных, рослых мужиков, закаленных в борьбе за жизнь. Лесорубы и рудокопы, заводская мастеровщина, угольщики и смолокуры собирались в группы, объединяемые общим трудом и общими интересами. В отдельных кучках выделялись вожаки, которых внимательно слушали остальные.

Управитель и староста стояли в стороне, злыми глазами оглядывали народ.

– Что будем делать? – тревожно спросил Шубарин.

– Что можно сделать без солдат? Смотри, слушай, запоминай пущих смутителей.

Толпа гудела, мужики переглядывались, со смешками подталкивали друг друга, но каждый стеснялся первым взобраться на огромный камень, лежавший у церковной ограды, и поднять свой голос перед народом. И тогда осмелился Гаврила Гущин. Припомнил он тряскую госпитальную повозку, длинный путь от Полтавы до Питера и горячие речи Ильи Маркова. Припомнил, как Илья убеждал его бороться с господским гнетом, как пересказывал заветы «бати» Акинфия.

Казалось Гавриле, что, ободряя его, стояли рядом с ним Илья и Акинфий; мужик легко вспрыгнул на камень, сдернул шапку, поклонился народу на все четыре стороны и горячо заговорил.

Он коротко сказал о себе, о своей солдатской службе, на которую попал по самовластию старосты, о теперешней работе углежогом.

– Да не для того я речь держу, православные, чтобы на свою долю жаловаться. У всех у нас, у хресьянской бедноты, она, доля наша, горькая. От великих трудов, от беззаконных поборов исхарчилась наша волость, исстрадалася. Воеводы, подьячие, заводские управители, начальники солдатские, толстосумы деревенские – все тянут с мужика последнее. Это вам, православные, ведомо?

– Ведомо, родимый! – загудела людская громада.

– Нет у нас толстосумов, – выделился чей-то одинокий выкрик.

Толпа ответила презрительным хохотом.

– Животы наши хресьянские разорены до последней крайности. Хуже смерти видеть, как малые ребятенки раздетые, голодные по избе ползают, корочку хлебца у мамки Выпрашивают. А как его, хлеб-то, вырастить, коли нас заводскими повинностями задушили? Кто на заводе работает? Мужики. Кто лес валит да уголь жжет? Мужики. Кто подводы гоняет? Мужики. Шутка сказать – опять восемь тыщ возов угля назначили вывезти! А кто будет возить? Староста?

– Он те вывезет! Пузо больно толсто! – В толпе раздался смех.

– А думается мне, православные, что не с ведома вышних Еластей творятся такие беззакония. Места наши глухие, давно про них присловье сложено: «Повенец – всему свету конец». И рады нашей удаленности всякие гады, кровососы проклятые, думают, не найти на них никакой управы. Давайте, православные, подадим челобитье в Питер самому царю, авось он наших лиходеев утихомирит!

Гущин спустился с камня.

Начались споры. Но лишь немногие богатеи выступили против предложения Гущина. Суем решил послать ходоками в Питер Гаврилу Гущина и еще двух заводских.

Глава XVII. На корабле «Девоншир»

Привычная служба Ильи Маркова в петербургском гарнизоне кончилась. Роту, где он нес должность ефрейтора, назначили на линейный корабль «Девоншир» для усиления солдатской команды.

Линейный корабль не то что галера, и Маркова поразило множество толстых и тонких снастей, которые тянулись по всем направлениям и перекрещивались в воздухе. Но, когда он, по простоте душевной, попробовал назвать все эти снасти веревками, боцман Федосеич снисходительно разъяснил новичку:

– На корабле веревок нема. – Федосеич родом был с Украины и примешивал в свою речь слова родного языка. – Те, що мачты держат, ванты прозываются; а поперек вант протянуты – ось бачь, як ступеньки, – це выбленки. Якие в блоки пропущены, ции вже тали…

– А вот эти, что вдоль бортов протянуты?

– Ции опять особ статья! Це леера, а протягнуты воны для того, щоб такие дурни, як ты, за борт не сваливались. А цей толстый, аж с твою руку, – то якорный канат!

– Сколько же их тут! – удивился Илья.

А боцман заметил:

– Це ще пустяковина. А вот узлы зачнешь учиться вязать, беспременно линьков попробуешь…

– Зачем мне узлы вязать? Я же солдат, а не матрос.

– В бою усякое случается: перебили матросов, солдаты на то место пойдут.