Книга Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса - Генри Воллам Мортон

В этот миг на улице послышались шаги. Я с интересом перевел взгляд вниз и увидел молодого мужчину в необычном костюме. Рядом с ним шагал маленький мальчик, обряженный в килт. Оба они выглядели неудачно вырядившимися иностранцами, хотя на самом деле просто надели воскресные костюмы.

Я почувствовал какое-то неудобство и смущение. От нечего делать начал перелистывать «Автобиографию» преподобного Томаса Гатри и в конце концов наткнулся на следующий отрывок:

В первый раз я приехал в Россшир, чтобы повидать своего лучшего друга мистера Кармента из Росскина и прочитать для него воскресную проповедь в местной церкви. Дело происходило субботним вечером, и перед тем как удалиться в постель, я поинтересовался, смогу ли утром получить теплую воду для бритья. Мой друг вскинул руку в предостерегающем жесте и зашикал на меня: «Тише! Тише!» И поскольку на моем лице отразилось непонимание, он пояснил: «У нас в Россшире так не принято! Если ты в Божий день заведешь речь о бритье, то тебе никогда больше не придется здесь проповедовать». При этом глаза его горели праведным огнем. Позже мне довелось беседовать с сэром Кеннетом Маккензи из того же графства, и он указал мне на одну девушку, как он выразился, «если и не самую недобросовестную, то уж точно самую логичную в его практике». Она работала служанкой у его арендатора и безмерно удивила хозяина, заявив, что не будет кормить коров по воскресеньям. Причем доить их она соглашалась, а вот кормить наотрез отказывалась. Объяснения, которые она дала хозяину, доказывали, что при всей своей фанатичности эта девушка отнюдь не была дурой. Достаточно любопытно познакомиться с ходом ее рассуждений, поскольку он демонстрирует отличное понимание довольно тонкого метафизического различия между тем, что является необходимым с точки зрения милосердия, и что не является. «Коровы, — доказывала она с логичностью, сделавшей честь любому записному казуисту, — не могут сами себя подоить, поэтому этот вид работы является необходимым актом милосердия. С другой стороны, если выпустить их в поле, то они благополучно прокормятся сами».

Нет, читать мне определенно не хотелось. Некоторое время я бесцельно бродил по пустынной, словно вымершей гостинице, и в конце концов дернул за колокольчик над конторкой портье. На мой звонок спустилась мисс Кэмпбелл, на ней был аккуратный костюм — жакет с юбкой и скромная черная шляпка. У нас произошел следующий диалог.

— Доброе утро! — поприветствовал я ее. — Можно попросить сигарет?

— А вы разве не идете в церковь?

— Пока не знаю…

— Сегодня будет выступать мистер Маклин. Он великолепный проповедник!

Пока мисс Кэмпбелл отпускала мне сигареты, я разглядел за ее спиной девственно чистую и по-воскресному праздную кухню (никто в ней не разжигал плиты и не готовил пищи). По коридору прошла одна из горничных, также одетая в жакет с юбкой и скромную шляпку. Во всей гостинице царила атмосфера благочестивого ожидания.

— Думаю, мне тоже интересно послушать проповедь мистера Маклина. Можно пойти с вами?

— О да, конечно, можно.

Я немедленно раскаялся в своем порыве. Тут же припомнил, что давно собирался напечатать фотографии со Ская. Я поднялся в свой номер и обнаружил, что у меня закончился закрепитель. Не страшно, я сейчас быстренько сбегаю в аптеку и уговорю старину Макинтайра продать мне пакет закрепителя. Я выскочил на улицу без шляпы, даже не подумав, как это будет выглядеть в священный воскресный день. Как и следовало ожидать, аптека оказалась закрытой. Но я-то помнил о маленьком колокольчике у задних дверей, поэтому не слишком расстроился. Старый весельчак Макинтайр наверняка будет рад моему визиту: пригласит внутрь, мы, как всегда, обменяемся парой шуточек. Я услышал шаги на лестнице, и дверь приоткрылась на пару дюймов. В образовавшуюся щель я увидел лицо мистера Макинтайра — но, боже мой, это был совсем другой мистер Макинтайр!

На нем была черная визитка и низко вырезанный жилет, под ним виднелась накрахмаленная белая рубашка. Мало того, на белом полотне ослепительно сверкали золотые запонки! Шею моего приятеля охватывал тугой воротничок (из тех, что обычно носят профсоюзные деятели), а из-под него спускался узенький галстук похоронно-черного цвета. В руке мистер Макинтайр сжимал Библию.

При виде стального блеска в его глазах у меня возникло страшное предчувствие надвигающейся катастрофы. Каким-то непостижимым образом мой старый друг превратился в зловещую карикатуру на самого себя. Эта метаморфоза напомнила мне известную историю о докторе Джекиле и мистере Хайде.

— Ну? — процедил он сквозь зубы в образовавшуюся щель.

— Доброе утро, — радостно произнес я. — Простите за беспокойство, но я тут неожиданно выяснил, что у меня закончился закрепитель и…

Рот мистера Макинтайра сжался в тонкую непреклонную линию, и я почувствовал, что, оказывается, совсем не знал его прежде.

— Вы что, забыли, какой сегодня день? — спросил он таким тоном, каким обычно разговаривают с набедокурившим двухлетним ребенком.

— Но…

Никаких «но» не могло быть: дверь захлопнулась у меня перед носом, и я услышал звук удалявшихся шагов.

Я чувствовал себя ужасно обиженным и униженным. Моим первым движением было хорошенько пнуть дверь и во всеуслышание объявить аптекаря старым ослом. Затем до меня дошло, на что я собирался поднять руку (а вернее сказать, ногу в ботинке)! Я посягал не на безвинную дверь мистера Макинтайра, а на саму твердыню кальвинизма. На моей совести лежал страшный грех. Я не только проявил себя злостным нарушителем священной традиции дня отдохновения, но и попытался вовлечь своего друга в этот кощунственный бунт против Божьих заповедей. Меня захлестнуло раскаяние. Я жаждал извиниться перед мистером Макинтайром, однако быстро сообразил, что лишь усугубляю ситуацию, вот так маяча перед чужой дверью — в неурочный час и без шляпы.

Перед глазами у меня встали многие поколения Макинтайров, уходящие в прошлое вплоть до времен Джона Нокса. Все они были в черном, все с ледяным взглядом и Библией в руках, и все претерпевали разительные изменения на седьмом дню недели! Вы только представьте себе старого Макинтайра, сидящего в подобном виде в гостиной и предающегося оргии древнего иудейского пророчества! Мне захотелось улыбнуться. И все же присутствовало нечто чрезвычайно мрачное в этом воскресенье — по крайней мере для меня, знавшего старика лишь на протяжении рабочей недели.

Я повернулся, чтобы уйти, и в этот момент заметил мистера Гульма, местного галантерейщика. Он стоял у окна своей гостиной и задумчиво глядел на улицу. Меня охватил стыд: наверняка этот человек все видел, а, следовательно, стал невольным свидетелем моего унижения. Затем в голову пришла новая мысль: а насколько невольным? Может, он специально наблюдал, предвидя подобный поворот событий?

Маленький город потихоньку пробуждался к жизни.

Мне показалось странным, что он выглядел самым обычным образом. Да и окрестные горы нисколько не изменились со вчерашнего дня. Почему никто не позаботился развесить траурный креп на деревьях? В пламенеющих гроздьях рябины, на мой взгляд, присутствовало что-то греховное. Тем временем начал звонить колокол — настойчивый оловянный колокол. Двери домов открывались, выпуская наружу целые семьи, после чего вновь захлопывались. Люди медленно шествовали по узким тротуарам, издали раскланиваясь с родственниками и знакомыми. Каждый горожанин нес в руке, затянутой в перчатку, книжку с религиозными гимнами. Дети казались совершенно подавленными в чистых и опрятных одеждах. В это утро весь город погрузился в мысленную скорбь. Он наглухо замкнулся в воскресной традиции. Каждый старательно делал вид, что отринул все плотское. Да что же это за требовательный Бог, которому они поклоняются? Почему-то мне казалось, что он носит штиблеты с резинками и обряжает своих ангелов в килты.